Шрифт:
Айна...
Единственная нить, державшая меня над этой пропастью из мрака, в которую я так страшился упасть. И всегда знал, что упаду.
Тьма, обступившая меня со всех сторон, дышала и двигалась. Она была живой, она смотрела на меня десятками глаз...
Я помнил их все.
Глаза мужчины в красном камзоле с золотыми нитями по рукавам...
И старика, чьи сухие руки тряслись от давней болезни – и бесконечных тревог...
И женщины, которая улыбалась, глядя на грозовое небо...
И того нерожденного ребенка.
Я помнил каждого.
Каждого человека, чью жизнь отнял, страшась, что смерть заберет девочку, которая была мне так дорога...
«Твоя сила от демонов, уродец. Не смей прикасаться ко мне своими руками! Я не желаю иметь ничего общего с этой скверной! Поди прочь! Однажды ты увидишь... увидишь, маленький выродок, что твой отец был прав... Надеюсь, это случится далеко от нашего дома... и никто не узнает, что этот убийца – мой сын!» – одно неловкое движение, и бутылка с брагой опрокинулась, залив остатками пойла дорогой ковер подле отцова стола. Но тот даже не заметил: он уже и сам упал лицом на стопку бумаг, закрыл глаза и пьяно выдохнув, всхрапнул.
«Нет, папа... Я не такой. Я не убийца!» – мой шепот был тише шороха листвы в саду за окном.
Боги, почему он оказался прав?..
«Папа! Папа! Пожалуйста, посмотри на меня! Посмотри, я стою перед тобой... Я больше не хочу бояться и доказывать тебе что-то... Я устал от ненависти... Папа, ведь ты же любил меня! Я знаю... Я знаю теперь, что такое боль потери... Я знаю, как мир рассыпается на части, когда рядом нет той, что была центром мира, сердцевиной души... Папа, мне жаль! Я не хотел... Видят боги, не хотел...»
Тьма раскололась на части и осыпалась потухшими углями. Бездна качнулась мне навстречу и упала вверх, обернувшись небом, полным далеких звезд. Дохнула свежим ветром и растрепала волосы. Наполнила разум пронзительной холодной чистотой. Она стала моим отражением, и в нем я увидел две ярких вспышки света, рвущихся из моего сердца.
Как тяжело ненавидеть человека, который дал тебе жизнь... Человека, который так сильно любил твою мать, что потерял разум после ее смерти.
Я мог понять его. Я был таким же, как он. Был плотью от его плоти и кровью от его крови. И именно его кровь сделала меня тем, кем я стал.
Свет сочился из щели в моей груди. Я взялся за нее обеими руками и распахнул настежь, позволив потоку золотого сияния вырываться наружу.
Возможно, мне лишь почудилось, но где-то вдали сумрачный человек с серыми глазами прикоснулся к этому свету и прошептал неслышно:
«Мне тоже жаль, сын...»
Ветер подхватил его слова и унес прочь.
Я вздрогнул и открыл глаза.
Где-то сбоку от меня негромко потрескивал костер. Я слышал перезвон ручья, огибающего мелкие камни, и крики ночных птиц где-то далеко в степи. Черное небо широко расстилалось надо мной во все стороны.
– Вернулся, – сказал шаман. – Долго же ты падал... За это время я успел найти для тебя новое имя.
– Долго? – я с трудом сел, держась за пустую гулкую голову. В животе громко урчало от голода, а язык едва ворочался в пересохшем рту. – День прошел, да?
– Трое суток утром будет, – Кайза сунул мне в руки флягу с водой. – Пей. Станет легче.
Я осушил его мех до дня, а потом встал и, пошатываясь отошел в сторону, чтобы избавиться от лишней жидкости. Голова кружилась, как после той драки с Фарром, когда он приложил меня об стену.
– А Высочество где?
– Ну, твоего наатха здесь нет, как видишь. У него другие дела.
Я усмехнулся и посмотрел на огонь. Вот его я видел, да. И отблески этого огня на лице Кайзы тоже. А больше – считай и ничего.
– Не все сразу. Тебе надо набраться сил после падения. Завтра утром довершишь начатое.
– Есть хочется, – ответил я с надеждой. – На пустое брюхо трудно сил набираться.
– Еда тебе только помешает. Забудь о ней.
Так я и думал.
– Держи вот лучше, – шаман вручил мне миску, полную того самого отвара. Питье давно остыло, и запах его стал резким. Я сделал глоток и скривился. Горечь. Чистая горечь, как будто пытаешься пить свою давнюю боль, приправленную ненавистью и жаждой мести. – Не нравится? Тем лучше... Постарайся выпить все.