Для крестьянина, меряющего время от весны до весны сезонами заготовок и трат, перспектива мировой пролетарской революции не имела никакого смысла, как и соображения, касающиеся движущих сил революции буржуазной. Второе даже более непонятно, поскольку ни Учредительного собрания, ни закона до сих пор толком так и нет, а лошадь отдай под расписку о мобилизации. У самых хозяйственных за божничкой скопилось по несколько таких расписок. Лошадей уводили как белые, так и красные, а ведь никто еще не разъяснил, чем кончилась война с германцами, на которой зятя (мужа, свата, сына, брата) убили. Кто победил? Какие получены выгоды? За кого сейчас воюем? Одно крестьяне усвоили крепко: власть любого цвета отвечала репрессиями на малейшие проявления нелояльности к ней. Потому свое отношение к представителям власти теперь пуще прежнего надо держать при себе, никак не выказывая. Толстовский принцип непротивления злу был возведен здесь в основной закон жизни. И это несмотря на отсутствие представления о писателе Льве Толстом среди подавляющей массы стихийных непротивленцев. Люди просто хотели жить, хотя бы и сжав зубы, хотя бы и возведя в высшую добродетель терпение, терпение, великое долготерпение. Перетерпеть – вот в чем заключалась тактика большого количества маленьких людей, попавших под колесо революции.

Местность, в которую вступили подразделения 10-го Печорского полка, обладала еще одной редкой особенностью. Каждую зиму здесь по тракту шли санные караваны с товарами, что скопились на складах чердынских купцов. Купцы летом завозили товар водным путем вверх по Колве, Вишере, Каме и Волге чуть ли не с Каспия, чтобы переправить его на Печору, Вычегду и до самого Архангельска. Трактовые деревни имели постоялые дворы для приема перевозчиков, которых называли не иначе как заморозчиками, поскольку те возили замороженный товар по замороженной дороге. На самом длинном перегоне между Петрецово и Якшой стояли три казенные станции, содержавшиеся за счет Троицко-Печорского и Чердынского земств. На содержание тракта ежегодно требовалось порядка семи тысяч рублей с той и с другой стороны. Траты окупались. Порожняком тут подводы не гоняли. Ехали чердынские перевозчики-заморозчики на север с купеческими грузами, обратно же, навстречу, везли с Печоры пушнину, рыбу, икру тем же купцам в Чердынь. А те копили товар всю зиму, чтобы, когда вскроются реки, сплавить караваны барок вниз по Колве, Вишере и Каме до Волги, до Нижегородской ярмарки. Барки там же и оставляли – продавали в основном на дрова.

Каждый год требовались купцам новые барки. Чердынские крестьяне зимой не сидели при лучине по избам, а стучали топорами – валили строевой лес, колотили и смолили барки либо нанимались в караван перевозчиками-заморозчиками. В этом суровом краю с коротким неласковым летом, с тощими пашнями, дающими незавидный урожай, люди жили справно. Кормила их не столько земля, сколько проложенная по земле торговая дорога, ремесло и удача. Удача нужна была каждому: и лесорубу – не встретить в зимнем лесу медведя-шатуна, и корабелу – не ошибиться в расчетах, и перевозчику – крепко удержать вожжи, сохранить в долгом переходе лошадь и себя в здравии. А потому обитатели Чердынского уезда сильно уповали на Бога, молились истово и храмы в селах ставили каменные, нанимая лучших архитекторов из губернии, а то и выписывая из самого Санкт-Петербурга.

Говорили еще на Якше люди – Артур слышал, не поверил, а все же заинтересовался – о чудесной Никольской церкви в Ныробе, будто бы возведенной за одну ночь немыми зодчими еще в начале XVII века. Говорили о странной росписи в дальнем приделе, об изображении святого Христофора Псеглавца, лик которого запрещен к изображению теперь в православных храмах. А еще будто бы в Ныробе хранятся чудотворные вериги мученика Михаила Романова, похороненного возле той церкви.

Особенное впечатление на Артура произвел факт родства мученика Михаила с последним русским царем Николаем Вторым. Оба Романовых оказались убиты на территории Пермской губернии, причем и Михаил Романов, отказавшийся принять корону после отречения брата, также сгинул где-то в Перми. Писали об этом газеты, которые Артур получал летом прошлого года в относительно советском еще Усть-Сысольске. Вступая в пределы Чердынского уезда, он испытывал некоторое предубеждение против гиблого для царей места. А ведь пристань Якша тоже относилась к Пермской губернии, но ничего гиблого там Артур не ощущал. Что за наваждение? Да еще сон этот про Володьку Крамского… Хотя по дороге к Ныробу про сон Артур почти совсем позабыл, только червоточинка осталась в душе, родничок неизбывной тоски.

Тракт тянулся белый среди черно-белых, нагруженных снегом елей. Впереди под непрерывным белым снегопадом окончательно смыкались небо и земля, но за поворотом путь продолжался, открывалось новое марево, ничем, пожалуй, не отличавшееся от прежнего. Общее направление вниз все-таки ощущалось. А может, сказывалось знание того, что отряд перешел водораздел с Печоры и спускается теперь на Колву, крупный приток Камы. Никаких приметных возвышенностей, никакого разнообразия пейзаж не предлагал взгляду проезжающих. Не было и встречных.

Купеческое дело в этих краях война пресекла беспощадно, в один сезон разрушив четырехсотлетний уклад. К Ныробу группировка продвигалась медленно, с большой опаской, постоянно делая разведку. Противника нигде не встретили. Вошли в село без боя. Исправно работавший в Ныробе телеграф, обеспечивший связь со штабом армии, доброжелательность начальника узла связи и прочих представителей местной власти, готовых к сотрудничеству безо всякого принуждения, совершенно сбили с толку «английское войско». Рейд казался теперь успешным и вовсе незатруднительным. В Чердыни полагали быть к вечеру 30 ноября. Накануне в Никольской церкви, в той самой, будто бы чудом за ночь выстроенной, служили молебен. После, уже в сумерках, Артур с Иваном Котельниковым, прапорщиками Варзухиным и Терентьевым отправились взглянуть на яму, в которой целую зиму провел ныробский узник, дядя отрока Романова, будущего родоначальника династии. Он едва ли не первая жертва Смутного времени, начавшегося с узурпации власти Борисом Годуновым. Над ямой – часовня. А вокруг сад, огороженный богатой каменной оградой. Священник, провожавший офицеров, пояснил, что место это для паломников православных всегда было святое, а благоустройством сада власти занялись по случаю празднования 300-летия династии Романовых.

– Праздновали, праздновали, – тихо проговорил священник. – В Чердыни гимназистки аллею из трехсот берез высадили. Почитали царствующее семейство. Почитали искренне. А трех лет не прошло, те же девицы по улицам с красными флагами бегут, юбки выше колен задрали, долой царя, говорят, прости меня Господи, помилуй неразумных и накажи примерно.

– Помилуй или накажи? – ехидно заметил Котельников.

Артур состроил в ответ сочувственную гримасу. К Богу оба молодых человека относились с большой долей скепсиса.

– Смотря в каком порядке, – глубокомысленно заметил подошедший только что и слышавший заключительную сентенцию священника подпоручик Алашев. – Накажи, а потом и помилуй. Логично. А знаете ли, господа, тут в селении имеется неплохой кабак для проезжающих. Мы с вами хоть и не заморозчики, но жалованье получено – надо ли его беречь до Чердыни, в которой еще черт знает какие неприятности могут нас ожидать?

– Черт знает какие неприятности помимо революционных гимназисток, задирающих юбки выше колен? – мечтательно процитировал священника прапорщик Варзухин.