Поэтому главного редактора я навестил лично.

— Добрый день, уважаемый брат Лирэн, — сказал он, закрывая дверь, — у вас есть рекомендации по содержанию нашей газеты?

Сказано было максимально вежливо и беспечно, тревогу почти удалось скрыть.

— Практически нет, — улыбнулся я, — единственное, мне кажется, что вы уделяете блюстителю Созидания меньше внимания, чем эта персона заслуживает.

— Хотите еще больше? — облегченно улыбнулся редактор. — Нам это нетрудно. Мы готовим материал о том, что в квартале, где живет этот министр, за последний год трижды пропадали маленькие дети. Никаких обвинений, что вы! Только рассказ о пропавших малышах и маршрут кареты брата-вельможи Этьена. Мы не вправе помешать людям мыслить и приходить к выводам.

— Я бы предложил чуть менее обвинительный подход. В статье на первой полосе вашей газеты. У меня есть несколько мыслей о том, что могло бы в ней быть.

— Позвольте…

Редактор взял короткий карандаш, придвинул лист бумаги.

— Уважаемый брат Этьен уникален своей скромностью и трудоспособностью. Он занят так, что у него нет времени отвечать на критику. Недавно он спас женщину от злодея — здесь побольше красивых и кровавых подробностей, вы должны их знать или хорошо выдумать. Спас, но запретил об этом говорить. Но такие благородные дела — кинжал без ножен в ранце.

Карандаш носился по бумажному листу, на лице редактора была удивленная и испуганная улыбка.

— Можно заметить, что ни один из других блюстителей не решился бы на такой самоотверженный поступок. И предположить важную особенность умного, скромного и отважного брата Этьена: он вполне справился бы с обязанностями любого другого блюстителя, но никто не смог бы заменить его на его посту. И то, что брату Этьену доверено лишь производство, — предрассудок, не позволяющий в полной мере использовать деловые качества бывшего аристократа, который в свое время совершил личное восстание против короля.

Редактор непонимающе взглянул на меня, потом усмехнулся, а потом стал совсем серьезен.

— Вы понимаете, что ваша просьба ставит нас в очень непростую ситуацию. До этого дня мы неоднократно писали о брате Этьене, но…

Я аккуратно поставил на столик перед редактором два столбика, упакованных в ткань, одинаковой высоты.

— Сто? — почти прошептал редактор, а я кивнул, оценив профессиональное умение видеть конечную сумму не пересчитывая.

— Мы можем опубликовать письмо читателя с его частным мнением по поводу личности брата Этьена, — неторопливо заговорил он.

— На первой полосе газеты и заставив мальчишек-разносчиков выкрикивать содержание, — уточнил я, поставив еще один столбик.

— Это возможно, — улыбнулся редактор, не трогая столбики, — но газета ради своего реноме будет вынуждена опубликовать письмо другого читателя, с немного другим мнением о брате Этьене. Иначе невозможно.

— Да, — согласился я, — но только в следующем выпуске газеты. Письма, хулящие и хвалящие брата Этьена, не должны быть рядом.

Редактор молчал. Я поставил на стол четвертый столбик золотых монет.

— Договорились, — сказал он после короткой паузы и подталкивая столбики к себе. — И все же, — добавил он чуть тише, — вы понимаете, какие последствия вызовет эта публикация для уважаемого брата Этьена?

Я широко улыбнулся и встал. Редактор понимающе кивнул.

* * * * *

Полчаса спустя меня ждал разговор в заброшенной башне, куда менее приятный. В обязанности маршала входит суд, и сегодня для него был очень серьезный повод.

Подсудимого втолкнули в полутемную комнату. Он неуверенно вошел на середину, оглянулся, увидел меня, поклонился.

— Подойди к стене, к факелу, — велел я, — и представься.

— Простите, маршал, меня зовут Габош, — неуверенно произнес парень лет на пять младше меня.

— Габош, расскажи, что ты сделал, и помни, что прощение начинается с искренности.

Парень сделал глубокий вдох и начал сбивчивый рассказ о том, как недавно он зацепился языком с соседом, капралом стражи, и спросил: сколько начальство заплатит за очень серьезную и важную тайну? Дуралей ничего не пообещал капралу за посредничество — просто «скажи, сколько твои платят», и все. Но служака без награды не остался — он прекрасно знал, кто его собеседник, и получил пять монет за то, что сообщил нашему квартальному капитану: ваш паренек торгует тайнами.

Я печально вздохнул. Расплатиться с дуралеем полагалось мне, причем собственноручно.

— Габош, ты даже не пытался поделиться этой тайной со своим лейтенантом, не говоря уже о капитане? — спросил я с нескрываемой надеждой.

Бедняга замотал головой. Потом сообразил, что молчание — себе дороже, и быстро сказал:

— Маршал, я готов поделиться тайной с вами, прямо сейчас!

— Так не пойдет, Габош. Ты выставил свою тайну на торг, а мы никогда не берем то, что имеет цену, за просто так. Даже у самой последней крысы, — добавил я, почти не изменив тон. — За сколько ты был готов продать свою тайну страже?