– Вот, вот… Об этом тоже я давно воображал… Придут гости…

– Мало ли что вы воображали, а только не охотничье это дело. Собаку я вам обучу охотницкому артикулу, а насчет прочего увольте. Я егерь… Я…

– Да ладно, ладно. Слышу уж… Ну, что с одного заладил! – перебил его охотник.

Минут десять они шли молча и вышли на скошенные овсы. Виднелась уж деревня. Над скошенными овсами целой тучей носились воробьи. Охотник долго следил за ними взором и наконец сказал егерю:

– Холоднов! Я хочу воробьев пострелять.

– Гм… Стреляйте, – улыбнулся тот. – А только какая же это, сударь, охота!

– Отчего же? Та же дичь. За границей их так едят, что в лучшем виде… Да и не за границей… Я сам их ел. Для паштета, так первое дело.

– Не показанная она птица для еды – вот что. А есть такое желание, так стреляйте.

– Да конечно же. Тут уж, брат, без промаха. Одним зарядом можно штук десять положить. Пусть собака их поднимет. Трезор! Пиль! Шерш!

Собака бросилась в овес. Воробьи взвились тучей. Охотник прицелился из ружья. Раздался выстрел, и повалилось несколько воробьев.

– Видишь, как удачно, – сказал охотник, весело улыбаясь.

Снисходительно, как бы с сожалением улыбнулся и егерь.

– Подбирать будете? – спросил он охотника.

– Еще бы. Я их с собой возьму. Все-таки домой явлюсь с дичью. Дома у меня их зажарят.

Охотник и егерь начали подбирать воробьев. Охотник свертывал им головы и клал в ягдташ.

– Смеяться будут домашние-то ваши, когда с воробьями домой приедете, – заметил егерь.

– Ну, вот! Что они, бабы, понимают! Скажу им, что перепела. Так за перепелов и сойдут, – дал ответ охотник.

– На перепелов-то уж вовсе не похоже.

– Я тебе говорю, что они ни уха ни рыла в мелкой дичи не смыслят. Знают глухаря, тетерку, рябчика, а чтобы насчет мелкопитающейся птицы – ни боже мой. Еще несколько выстрелов по воробьям – и охотник с наполовину наполненной сумкой направлялся к деревне. Сзади шел егерь, крутил головой и улыбался.

Из охотничьей избы вышли на задворок охотник и старик-егерь Холоднов, прошли за калитку плетня, выходящую в поле, и поплелись по задам деревни. Охотник – средних лет мужчина с закругленными усами и наполеоновской бородой – совсем напоминал тирольского стрелка. На нем была надета темно-зеленого поярка тирольская шляпа с пером, серый охотничий, солдатского сукна, жакет с зеленой оторочкой и крупными пуговицами с изображением собачьих голов и высокие сапоги с медными подковками на каблуках. Впереди радостно бежал рыжий сеттер, обнюхивал кочки и кустики и то и дело оборачивался, посматривая на хозяина.

– Так Василий Семеныч вчера был, вчера и уехал? – говорил охотник егерю. – Жалко, жалко, что не подождал меня. А я так рассчитывал с ним встретиться.

– Вчера были, вчера и уехали. Приехали они в субботу с вечера, переночевали, утром побродили по болоту, соскучились и уехали.

– Да что ж он, чудак, меня-то не подождал! Я ведь говорил ему, что приеду. Ну, вчера не мог, задержали, а сегодня все-таки приехал же.

– Не могу знать, Викентий Павлыч… Они об вас вспоминали, но потом соскучились, потребовали тележку и на вечерний поезд…

– Убил он что-нибудь?

– Где убить! Нешто в воскресенье у нас что убьешь? Ни в жизнь ничего не убьешь, коли на одну птицу по три охотника приходится. По воскресеньям все контористы тут, господа адвокаты, немцы – одно слово, все те, кому по будням несвободно. Вы знаете, по воскресеньям наш зеленовский кабак ящиков пять-шесть лишних пива продаст – вот какой съезд бывает.

– Да, да… Это-то, признаться сказать, меня и остановило вчера ехать. То есть оно и задержало меня, но все-таки.

– Как возможно по воскресеньям у нас охотиться! По воскресеньям все равно попусту, по воскресеньям только, будем так говорить, для прокламации охотники едут: во-первых, чтоб моцион сделать, а во-вторых, чтоб пива выпить. Настоящему-то охотнику у нас и в понедельник делать нечего, потому с воскресенья вся дичь распугана, – рассказывал егерь.

– Ну, в понедельник-то еще ничего, – заметил охотник.

– Нет, ваша милость. Ведь они, вот хоть бы эти немцы-контористы, шум-гам в лесу и на болоте делают, ходят по двое да по трое вместе, попусту стреляют, мальчишки деревенские за ними корзинки с пивом таскают. Какая это охота! Это не охота, а безобразие. Опять же, выпьют, сядут на пни и давай свои немецкие песни петь. А птица – она шуму боится, она отлетает. Она после такого переполоха в воскресенье разве-разве к среде на свои любимые места вернется и сядет. В четверг или в пятницу к нам приезжать – вот это настоящее охотницкое дело.

– Так думаешь, что мне сегодня не посчастливится?

– Не думаю, чтобы с хорошей добычей вернулись, – отвечал егерь.

– Я на многое и не рассчитываю, а хоть бы уточек пару.

– Уточек-то, может быть, и порешите. Утка у нас бывает так, что и с другого болота налетает. Ведь эта птица шляющаяся. Она сегодня здесь, завтра там.

– Жаль, жаль, что Василий Семеныч меня не подождал, – твердил охотник. – А я две бутылки хорошей мадеры захватил. Теперь не с кем и выпить будет. Представь себе, мы даже условились и насчет закуски: он решил копченого сига привезти, а я ветчины и сосисок. – Копченый сиг с ними был-с. Копченый сиг и сардинки. Выпили они свою фляжку, скушали сига и сардинки, выспались на сеновале, потом напились чаю и уехали. – Ну, куда я теперь с закусками и с мадерой!.. Одному всего мне не одолеть, запас у меня очень большой. – Да ведь до будущего раза спрятать можно. У нас при охотничьей избе ледник хороший.