Убрав от уха свой проклятый гаджет, сверху вниз смотрит на склоненную голову мамы.

Прикусив губу и опустив глаза, она накручивает на его шее какие-то неведомые мне петли и говорит так тихо, что я еле расслышала:

— Я думала… ты сегодня не работаешь…

— Сегодня завтракаю с Бродсманом в ресторане, потом нужно заехать в офис, потом тренировка, — отвечает он, наблюдая за ней в непонятной задумчивости, будто забыл, что она живет в его доме уже целых чертовых полгода!

Я понятия не имею, что вообще между ними было. Иногда мне кажется, что они как две параллельных вселенных. Но ведь его никогда не бывает дома! Он вечно в командировках, в ресторанах, на тренировках и ещё черт знает где.

Ее живот маячит между ними, как барьер и, кажется, этот мужчина понятия не имеет, что должен с ним делать. Например… положить на него руку. В его исполнении я такого ни разу не видела. Я просто нутром чувствую, что именно этого она бы и хотела.

От его черствости этим утром в моей душе вскипает адский, заправленный чертями бульон.

Подпрыгиваю на стуле, когда на стол рядом со мной приземляются ключи от машины, телефон, а потом о него грохает запотевшая бутылке минеральной воды из холодильника.

Вскинув глаза, враждебно смотрю на этого неандертальца в капюшоне. На фирменном Барковском лице серьёзная мина. Я видела старые фотографии. У них у всех эти подбородки, крупноватые носы и голубые глаза. У него, его отца, его деда и даже у прадеда. Поразительно живучие гены! И с мозгами, судя по всему, у них у всех туго!

Протянув руку, Ник берет приготовленную для его бесчувственной-скотины-отца тарелку с завтраком и двигает к себе, после чего начинает молча и сосредоточенно жевать.

Со злостью впечатываю телефон в деревянную поверхность стола и, перегнувшись через него, вырываю тарелку у Баркова из-под носа, рявкнув:

— Это мое!

Светлые брови иронично ползут вверх.

Выхватив из держателя в центре стола вилку, начинаю запихивать в себя ненавистный бекон, запивая его своим остывшим кофе. Утираю скатившуюся по подбородку каплю, глядя в удивленные глаза напротив.

Пусть они не думают, что Ольга Морозова старалась для них!

Если бы мама знала, что ее «пасынок» явится к завтраку, приготовила бы что-то и для него тоже… он завтракал с нами от силы раз пять. На кой черт явился сегодня?

Откинувшись на стуле, Никита забрасывает за голову руки и вытягивает под столом свои длинные ноги. Они задевают мои, в то время как Барков с интересом наблюдая за тем, как я давлюсь тостами и омлетом. Продолжая все также иронично гнуть свои брови и кривить губы, будто в курсе, как тяжело мне дается этот спектакль.

Откуда он может это знать? Он же ни о ком, кроме себя любимого, не думает, и уж конечно ему плевать на то, что я ем на завтрак, обед и ужин.

Кажется, им обоим плевать на нас!

— Никита, хочешь чего-нибудь? — слышу удивленный мамин голос.

Она явно не ожидала, что я стану претендовать на эту треклятую тарелку.

— Я могу приготовить… — добавляет поспешно.

— Спасибо большое, — будто бы искренне говорит он, неожиданно морщась и просовывая руку в кингурячий карман своей толстовки. — Обойдусь.

С этим он встает и, к моему шоку, достает из кармана Черныша.

Удивленно расширяю глаза.

Он такой крошечный, что в этом кармане их поместилось бы трое.

— Мяв… — еле слышно.

Роняю вилку, подставляя ладони, в которые Барков буквально стряхивает моего кота со своей ладони, ровно поясняя:

— Он сидел под котлом в подвале и орал, как резаный.

— Я… — быстро пережевываю и глотаю омлет, изумленно глядя на Черныша в своих ладонях.

Я оставила его в комнате на втором! И закрыла дверь. Как он мог попасть в подвал?! Дом старый, может… может он пролез в какую-нибудь щель? Я же закрыла дверь?!

Я должна это сказать. Родить и выдавить. Должна.

Жую губу, зло глядя в лицо нашего «спасителя».

— Тужься, Оленёнок, — советует он, с интересом наблюдая за внутренней борьбой, которую я даже не пытаюсь на своем лице маскировать.

Как он меня назвал?!

— Спасибо, — выдавливаю с подозрением, прижимая к груди тепленький комочек.

Не удостоив меня ответом, Барков наклоняется и подхватывает с пола хоккейную сумку, на ходу говоря отцу:

— Я в машине.

Смотрю ему вслед, чувствуя, что меня просто разрывает.

Невозможный.