Каблуки носить совершенно не умею. И макияж тоже. Переживу. Закончу институт и уеду куда подальше.

БМВ Баркова припаркована у шлагбаума. Каким бы придурком он не был, но никогда не лихачит и не творит всякой жести на парковках. Машина стоит ровно, как под линейку.

А ещё у него есть мотоцикл.

Разблокировав двери, открывает для меня пассажирскую и ждет, с каменным лицом глядя в пространство. Выдернув у него сумку, забираюсь в машину и вижу на панели малиновые кожаные перчатки.

С силой закусываю губу, потому что знаю, чьи они.

Его телки Леры. Она звезда Универа. Разумеется, кто же ещё. Не с замухрышками же ему встречаться. Ламинированные волосы и надутые губы. Все по феншую. Надеюсь, когда он ее целует, эти ее губы застревают у него в зубах.

Сглотнув противный ком в горле, отворачиваюсь к окну.

Усевшись на водительское место, заводит машину. Со свистом вдыхаю. Он рядом. Мне этого достаточно, чтобы начать хотеть его трогать. Или смотреть на него. Именно поэтому я стараюсь встречаться с ним не чаще раза в неделю. В их доме это не проблема. То есть в нашем.

Слушая старую новогоднюю песню, наблюдаю за проносящейся за окном картинкой.

Обычно я добираюсь до дома на трамвае, а дальше пешком. Игорь Николаевич, отец Никиты, предлагал мне водителя, но я отказалась. Какой еще водитель?! Зачем он мне?

Вообще-то странно, что они прислали за мной Баркова, а не того же водителя.

Скосив глаза, смотрю на его лицо. Оно все такое же каменное. Когда я поблизости, он вечно будто кирпичей обожрался.

Всегда рычит, орет и злится.

— В окно смотри, — рявкает зло.

Резко повернув голову, сжимаю кулаки.

Если бы не этот чертов мороз, я бы даже близко не села в его машину.

Магазины, тротуары, мужик с елкой…

— Останови… — прошу, вывернув шею.

Не реагирует, продолжая движение.

— Останови! — выкрикиваю, развернувшись.

— На фига? — рычит он.

— Там… котёнок…

Смотрит на меня с выражением полного неверия на лице.

— Что там?

— Котенок! — хватаю его за куртку на плече. — Останови машину!

— Где?! Посреди проспекта? Угомонись!

Бросаюсь к двери и отстегиваю ремень, как только машина тормозит, встав в пробку.

— Алена, твою мать!

Выскочив, несусь назад, огибая тыкающиеся в пробке машины и получая в ответ злые сигналы. Впившись глазами в рыхлый снег, пытаюсь разглядеть крошечный черный комочек, и молюсь, чтобы его не раздавили…

Глава 2

— Как ты сюда попал, дуралей? — бормочу, расстегивая куртку и засовывая за пазуху дрожащее тельце.

Бедненький…

— Ты больная?! — орет Барков, развернув меня за локти так, что я чуть не упала.

Опомнившись, смотрю по сторонам, а потом испуганно смотрю на Никиту.

— Его чуть не раздавили, Ник…

Хочет сказать какое-то дерьмо, но потом сжимает челюсти до пляшущих желваков и на секунду прикрывает глаза.

— Валите отсюда, деграданты! — летит в нас вместе с воем клаксона.

— Варежку закрой! — орет Барков, резко повернув голову.

— Понаделают дебилов!

Сдавив рукой мои плечи, прижимает их к себе и тащит к машине, лавируя в этой пробке.

Все мое внимание сконцентрировано на дрожащей у меня под курткой крохе, поэтому я даже не замечаю, как оказываемся у нашей БМВ. Она мигает аварийкой, и нас стопроцентно все ненавидят.

— Ему, наверное, к ветеринару надо, — хватаю с сидения свою сумку, вместо того, чтобы его занять.

— Сядь в машину, — надавливает на мою голову Никита, заставляя сесть.

Сбрасываю его руку, но он преградил мне дорогу, зажав у двери. Смотрю на него снизу вверх, говоря:

— Едь. Я сама доберусь, мне надо в ветклинику.

— Сядь в машину, — опять кладет ладонь на мою шапку.

Сам он без неё, и у него уши красные.

— Отстань, Барков! — пихаю его в грудь. — Я дальше сама!

Протяжный гул клаксона заставляет его обернуться. Вновь посмотрев на меня, требует:

— Алена, сядь, блин, в машину!

— Но…

— Да чтоб тебя!

Скрутив, бесцеремонно толкает в салон, и захлопывает дверь с такой силой, что мне хочется прикрыть уши.

— Мяв…

Мелкие коготки впиваются в мою толстовку так, что приходится отдирать от неё Черныша, и я боюсь, как бы он не вырвал клок ткани.

— Какой худой, — тараторю, как только Никита оказывается в машине. — Все косточки наружу… А глаза какие испуганные…