Прижимаю ее к себе, пока такси везет меня домой. Ткнувшись носом в подкладку, я тихо всхлипываю, чувствуя себя опустошенной.

Не находя себе места, брожу по квартире до глубокой ночи и жду. Жду звонка. Хоть чего-нибудь. Жду стука в дверь или… чего-нибудь еще!

А утром, когда на мой измученный мозг давит свет за окном, я выкарабкаюсь из постели и иду в душ. Терзая мочалкой кожу, я опять плачу. О своих разбитых надеждах на человека, которого люблю. Который вломился в мою жизнь, почти подчинил ее себе! Сделал меня слабой и… зависимой, а потом бросил одну, когда я больше всего нуждалась в обратном…

— Ну и будь сам по себе, — шепчу, подставляя щеки горячим струям. — Ну и подавись! — швыряю мочалку о стену, упираясь в нее лбом.

Вся моя логика отказывает в тот момент, когда вижу его чертову куртку на крючке рядом со своей.

Скуля, опять мечусь по квартире, а потом опустошенно одеваюсь.

Я знаю, где он живет.

И я нутром чувствую, что он именно там. В своей квартире, а не в доме, где мы когда-то были недоразвитой семьей.

Мой телефон показывает двенадцать дня, когда нажимаю на звонок. Прижимаю к себе его куртку, оставив все вещи в карманах именно так, как положил их туда он сам. Сжимаю и умоляю его оказаться дома

Сердце простреливает острой болью, когда дверь мне открывает разукрашенный дневным макияжем Лера. Она идеальная. Гламурная. Чертовски красивая. Одетая в шерстяное платье, которое облегает фигуру.

Шок сковывает горло, руки, ноги…

Смотрю в ее подведенные карие глаза и не могу сказать ни слова.

Ее брови неправдоподобно ползут вверх.

— Заблудилась? — спрашивает с насмешкой, бросив взгляд за свое плечо.

Роняю куртку, просто физически ощущая, как бледнеют мои щеки, и кончики пальцев начинают холодеть. Как и мои внутренности. Они холодеют, а в горле собирается горечь.

Через два гулких удара сердца, я переступаю через куртку Баркова и отпихиваю эту Леру в сторону. Двигаясь по огромному коридору на суперскорости врываюсь в гостиную, где…

— Ну ты и мудак… — шепчу, хватаясь за горло.

Он сидит на полу у дивана в одних трусах. Зажав ладонью горлышко какой-то бутылки. На экране огромной плазмы баскетбольный матч. Его глаза пустые! Он… пил… он…

Его губа опухла. Под глазом синяк. На ребрах тоже большой синяк.

Его глаза расширяются. Губы шепчут… какую-то хрень, похожую на мое имя!

Пытается встать, но не может!

От разочарования я закрываю руками лицо и всхлипываю. Трясу головой, что в прогнать это. Боль, разочарование, горечь.

— Аленушка…

Развернувшись на пятках, вылетаю из квартиры, задев по пути комод, с которого сыпется всякая сувенирная дребедень.

Не разбирая дороги, просто несусь, куда глядят глаза.

Наша с мамой квартира всего в тридцати минутах ходьбы от элитного жилого комплекса, в котором Никита Барков убил все мои чувства, а холодный ветер вместе со снегом превратил мои слёзы в настоящие сосульки.

Оказавшись дома, бездумно пихаю в сумку вещи. Белье, носки, футболки. Свои тетради и лекции. Все подряд! Пихаю в переноску Черного и еду на вокзал. Сойдя с электрички, снова беру такси. В нашей «деревне» столько снега, будто отсюда его телепортирую во все концы области.

Я не предупреждала. Ни маму, ни деде. Поэтому, мое появление вызывает удивление, но в первую очередь для… Баркова-старшего, который, задерживает над головой занесенный топор, когда видит меня, вошедшей в калитку.

Опустив его на березовое полено, выпрямляется.

На нем шерстяные спортивные штаны с лампасами. Те самые, в которых дед всегда сажает картошку. На ногах валенки, а на плечах фуфайка, и он так… так безумно, неимоверно больно похож на своего сына, что я проношусь мимо, не здороваясь!

— Вот так гости… — удивленно тянет дед, шарахнувшись от меня в коридоре.

Вручив ему сумку с Чёрным, захожу на кухню и вижу кружащую у плиты маму. На ней растянутая домашняя футболка и лосины. Волосы собраны в косу.

Увидев меня, роняет на стол ложку, которой мешала суп.

— Ты откуда, ребёнок? — спрашивает удивленно.

Я дома и… я никогда не была в нем такой одинокой. До Баркова, до этого кретина, я не была знакома с этим чувством! До него мне всего в жизни хватало, а теперь…

Сбросив угги, иду в комнату, в которой выросла.

Выкрашенная белой краской дверь, старый шифоньер и кровать со скрипучими пружинами. Рухнув на нее, сворачиваюсь в колачик и… накрываю голову подушкой, чтобы никто и никогда не узнал о том, что я тоже умею плакать…

Глава 39