Опираясь на выдуманную Сталиным установку, что классовая борьба в социалистическом государстве с годами усиливается, он не выпускал Москву, да и весь Союз из напряженного состояния страха по поводу всевозможных разоблачений «врагов» (причём нередко процессов грубо сфабрикованных). Врагом народа мог стать любой человек – от рабочего до члена правительства. И, если задуматься над смыслом этих двух слов, то понимаешь, что это хитро сформулированная уловка, цель которой – вызвать ненависть людей к заклеймённому. Можно стать врагом человека, режима и т. п., но не народа, если не понимать под словом «народ» личность Сталина.

Только за 1930-40-е годы проведены 18 политических процессов. Инициированное Сталиным убийство Кирова спровоцировало «большой террор», то есть развязало вождю руки. Он лично увеличивал квоты на расстрел, то есть составлял планы расстрелов априори. Существует записка, где красным карандашом «отец народов» требовал «увеличить по первой категории (на расстрел А. Е-Х) не на 300, а на 500 чел., а по второй категории (ссылку) – на 800 человек». Подписи – И. Сталин, В. Молотов.

Лично Сталиным санкционированы пытки, в результате которых добывались так называемые «признательные показания». Обнаружено 732 расстрельных списка за подписью Молотова.

Вот выдержка из письма заместителя командующего Забайкальским военным округом комкора Лисовского: «…Били жестоко, со злобой. Десять суток не дали ни минуты сна, не прекращая истязаний. После этого послали в карцер… По 7–8 часов держали на коленях с поднятыми вверх руками или сгибали головой под стол, и в таком положении я стоял также по 7–8 часов. Кожа на коленях вся слезла, и я стоял на живом мясе. Эти пытки сопровождались ударами по голове, спине»17.

Такие «признания» считались «царицей доказательств» по теории «кровавого» прокурора СССР Вышинского и вели к собственному приговору на расстрел. Этот «теоретик» показательных судебных процессов стремился оправдать тезис Сталина, что «по мере движения к социализму обостряется классовая борьба», и поэтому количество арестованных по стране в 1937 году по сравнению с 1934-м значительно выросло. Завершал он обычно свои речи ярким посылом «расстрелять, как поганых псов».

Фото 58. Единодушие советского народа

Нижеприведённые данные не только шокируют. Они ещё раз свидетельствуют о деспотичности сталинской системы, которая поощряла наградами своих ревностных службистов по линии ГУЛАГа. Иначе откуда у них могли появиться желания изощрённых садистских издевательств над своими жертвами. Далее цитирую:

По справочным данным МВД СССР 1953 года в 1937–1938 годах приговоренных к высшей мере наказания не только расстреливали. Например, в Вологодском УНКВД исполнители – с ведома начальника-орденоносца, майора госбезопасности Сергея Жупахина – осуждённым к расстрелу рубили головы топором. В Куйбышевском УНКВД из почти двух тысяч казнённых в 1937–1938 годах удушили верёвками примерно 600 человек. В Барнауле осужденных убивали ломами. На Алтае и в Новосибирской области женщины перед расстрелом подвергались сексуальному насилию. В Новосибирской тюрьме НКВД сотрудники состязались, кто убьёт заключённого с одного удара в пах»18.

Помощник уполномоченного ОГПУ Карташов в доверительном разговоре с сослуживцем вспоминал: «Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно. Секрет такой: заставляю открыть рот и стреляю туда вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно».

Арестованный начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД в показаниях в ноябре 1938 года докладывал об откровениях ему самого Ежова: «Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски.19 По свидетельству Б. А. Викторова, проводившего расследование по делу Блюхера: «В последний раз его видели 5 и 6 ноября зверски, до неузнаваемости избитого. Лицо его было сплошным кровавым месивом, один глаз выбит. 9 ноября 1938 года ещё один маршал Советского Союза в результате зверских пыток погиб в бериевских застенках. Погиб, но не сломался и не подписал».

А вот воспоминания комиссара 7-й армии Добровольского о разговоре с маршалом К. А. Мерецковым, Героем Советского Союза, начальником Генштаба 1940 года, заместителем Наркома обороны СССР с января по май 1941 года, командующим Волховским фронтом: «Прилетел самолёт, вылезает оттуда Мерецков, небритый, грязный, страшный, прямо из тюрьмы. Привёл себя в порядок, идёт на передовую и спрашивает у меня:

– Ты что ли ко мне приставлен?

– Товарищ главнокомандующий, забудьте о том, что я за вами слежу. Я ведь и сам такое, как вы, испытал.

– А тебе на голову сс-ли?

– Нет, этого не было.

– А у меня было. Один раз меня так избили, что чувствую – больше не могу! Сел на пол, закрыл голову руками, а они кругом издеваются, пинают ногами, а какой-то молодой расстегнул и давай мне на голову мочиться. А потом ещё несколько. Лежал в крови и моче. Скажи, как я после этого жить могу?»

На примере дочери К. Чуковского можно почувствовать тот страх, с которым «жила» интеллигенция. После ареста мужа Лидии Корнеевны в 1937 году и затем расстрела, её саму могли арестовать в любой момент. Узелок с вещами она поставила наготове у своей кровати. В течение нескольких довоенных лет её не отпускал отчаянный страх за своё дитя-любимую шестилетнюю дочь, которую называла «моё живое счастье». Переживая за будущую возможно без родителей судьбу дочери, она с ужасом представляла свой момент расставания с ребёнком:

А как этот жуткий период отразился на наших маленьких гражданах, можно понять из письма в спецлаг школьника при переводе его из начальной в среднюю школу (пятый класс):

«Папочка, напиши мне, пожалуйста, письмо, что я не твой сын. А на самом деле, папочка, я всегда люблю тебя, и ты – мой папа, только письмо это мне надо, чтобы меня приняли в школу». Какая при этом ломка психики ребёнка!