И она уронила голову ему на плечо.

— Любовь моя! — воскликнул Морис, опуская глаза на свою драгоценную добычу. А потом растерянно уставился перед собой, приоткрыв рот и подняв брови.

Доктор Слоупер без промедления поделился своими выводами с миссис Олмонд, изложив ей свое мнение теми же словами, которыми ранее объявил его самому себе:

— Она не отступится! Клянусь небом, она не отступится!

— То есть обвенчается с ним? — спросила миссис Олмонд.

— Этого я не знаю. Но сломить ее невозможно. Она станет бесконечно тянуть и откладывать в надежде переубедить меня.

— Но переубедить тебя, наверное, невозможно?

— Можно ли переубедить геометрическую теорему? Мое суждение не настолько поверхностно.

— Но ведь геометрия, по-моему, как раз и занимается поверхностями, — с улыбкой возразила миссис Олмонд — женщина, как нам известно, весьма неглупая.

— Верно. Но занимается ими со всей серьезностью и глубиной. Кэтрин и этот ухажер — мои поверхности, и я уже произвел надлежащие измерения.

— И результаты, кажется, удивили тебя.

— Эти поверхности обширны и предлагают немалый материал для наблюдений.

— Как ты бесстрастен! — воскликнула миссис Олмонд.

— Могу ли я быть иным, когда вокруг меня страсти так и кипят? Впрочем, надо отдать должное Таунзенду — его страсти подчинены рассудку.

— Не могу судить о Морисе Таунзенде, — сказала миссис Олмонд, — но Кэтрин меня ничуть не удивляет.

— А меня, признаться, немного удивляет. Она, должно быть, терзается и мечется от одного решения к другому.

— Лучше признайся, что тебя это попросту забавляет. А я не вижу ничего забавного в том, что твоя дочь тебя так обожает.

— Мне интереснее определить границы ее обожания.

— Оно кончается там, где начинается другое чувство.

— Вовсе нет; это было бы слишком просто. Ее чувства сплетаются и смешиваются, и смесь эта по составу весьма необычна. Из нее, конечно, родится какая-то новая стихия, и мне хочется увидеть, что это будет такое. Я дожидаюсь с любопытством и даже с волнением; вот уж не думал, что Кэтрин когда-нибудь доставит мне подобные переживания. Я весьма признателен ей за это.

— Она останется ему верна, — сказала миссис Олмонд, — верна до конца.

— Да, я же говорю — она не отступится.

— Мне больше нравится «верна». Простые натуры хранят верность, несмотря ни на что, а Кэтрин — натура очень простая. Переживания редко оставляют в ней глубокий след, но уж если что запало ей в душу — то на всю жизнь. Это как с медным чайником: сделаешь на нем вмятину, и, как ни наводи потом лоск, пятно все равно останется.

— Попробуем навести лоск на Кэтрин, — сказал доктор. — Свезу-ка я ее в Европу.

— Она и в Европе его не забудет.

— Ну так он ее забудет.

— Тебе и впрямь этого хочется? — серьезно спросила миссис Олмонд.

— Чрезвычайно! — ответил доктор.

Меж тем миссис Пенимен, не теряя времени, снова написала к Морису Таунзенду. Она попросила удостоить ее еще одного свидания, но на сей раз местом встречи избрала не закусочную: она предложила ему встретиться в портале церкви, в воскресенье после дневной службы, причем из осторожности назвала не тот храм, который обычно посещала и где прихожане стали бы, по ее мнению, подсматривать за ними. Она выбрала менее респектабельный район; и вот, в назначенный час выйдя из церкви, миссис Пенимен увидела стоящего поодаль Мориса Таунзенда. Не показав виду, что узнала его, она перешла улицу; некоторое время молодой человек следовал за ней, пока наконец миссис Пенимен не обернулась к нему с улыбкой:

— Простите мне эту внешнюю бесстрастность. Вы сами понимаете, чем она объясняется. Осмотрительность прежде всего.

Когда же он спросил, куда она предпочитает теперь идти, миссис Пенимен шепнула:

— Куда-нибудь, где мы не станем привлекать внимание.

Будучи не в лучшем расположении духа, Морис не слишком галантно ответил:

— На этот счет я не обольщаюсь: не так уж мы привлекательны.

И молодой человек беспечно повернул к центру города.

— Надеюсь, — продолжал он, — вы пришли сказать мне, что старик сдался.

— Боюсь, что у меня для вас не самые счастливые вести; и все же я предвестница скорее мира, чем войны. Я много думала в последнее время, мистер Таунзенд.

— Вы слишком утруждаете себя.

— Да, вероятно. Но я ничего не могу с собой поделать, у меня очень деятельный ум. И если я отдаюсь чему-то, то отдаюсь целиком. За это я расплачиваюсь своими знаменитыми мигренями. Мне точно обруч сжимает голову! Но я ношу его, как королева свою корону. Поверите ли, у меня и сейчас мигрень. Однако я ни за что не пропустила бы нашего рандеву. Мне надо сообщить вам кое-что очень важное.