— Я думаю, мы обвенчаемся… скоро. А до того я, наверное, буду довольно часто его видеть… Но не чаще, чем раз в неделю.

Доктор бесстрастно осмотрел девушку с ног до головы, словно никогда прежде ее не видел. За последнюю неделю он ни разу не взглянул на Кэтрин и она была рада, что такие взгляды не доставались ей каждый день.

— А почему бы и не трижды в день? — спросил он. — Что вам мешает встречаться сколь угодно часто?

Кэтрин на мгновение отвернулась; в глазах ее стояли слезы. Затем она сказала:

— Нет, лучше раз в неделю.

— Не понимаю, чем это лучше. По-моему, хуже некуда. Ты напрасно тешишь себя мыслью, что подобные уступки имеют для меня какое-то значение. Тебе не следует встречаться с ним ни раз в неделю, ни десять раз на день. Меня это, впрочем, совершенно не интересует.

Кэтрин попыталась понять слова отца, но, почувствовав, к чему они ведут, в ужасе остановилась на полпути.

— Я думаю, мы скоро обвенчаемся, — повторила она.

Отец снова смерил Кэтрин ледяным взглядом, словно она была ему чужая.

— Зачем ты мне об этом говоришь? Меня это не касается.

— Ах, отец! — воскликнула она. — Пусть даже ты против, неужели тебе совсем безразлично?

— Совершенно безразлично. Если ты действительно выходишь замуж, меня вовсе не интересует, когда, где и из каких побуждений ты это сделаешь, так что не трудись обсуждать со мной свои причуды — компромисса ты от меня не дождешься.

С этими словами он отвернулся. Однако на следующий день он сам заговорил с дочерью, и тон у него при этом был иной.

— Ты не собираешься венчаться в ближайшие четыре-пять месяцев? спросил он.

— Не знаю, отец, — ответила Кэтрин. — Нам так трудно решиться.

— Тогда отложите на полгода, и я свезу тебя в Европу. Мне очень хочется, чтобы ты поехала со мной.

После недавнего разговора Кэтрин была счастлива услышать, что ему "очень хочется", чтобы она что-то сделала, и что отцовские чувства еще не угасли в его душе; она даже вскрикнула от радости. Но тут же Кэтрин поняла, что приглашение доктора не распространяется на Мориса, а в таком случае она, конечно, предпочла бы остаться дома. И все же она покраснела от удовольствия — чего в последнее время не случалось.

— Это было бы чудесно — поехать в Европу, — сказала она, чувствуя, что слова ее не отличаются оригинальностью, а тон — энтузиазмом.

— Ну что ж, превосходно. Значит, едем. Собирайся в дорогу.

— Нужно еще сообщить мистеру Таунзенду.

— Если ты хочешь сказать, что тебе нужно просить его разрешения, проговорил доктор, пронзая ее холодным взглядом своих бесстрастных глаз, мне остается только надеяться на его великодушие.

Кэтрин тронула обида, прозвучавшая в словах отца; из всех речей доктора это замечание было самым изощренным, самым эффектным. Девушка почувствовала, что в нынешнем своем положении должна быть благодарна за такую возможность выказать почтение к отцу. Но ее тревожило также и другое ощущение, и она его наконец выразила:

— Иногда мне кажется, что, раз я поступаю против твоей воли, мне здесь не место.

— Не место? — переспросил доктор.

— Таз я живу с тобой, то обязана тебя слушаться.

— Если ты сама так считаешь, я, право же, не стану спорить! — сухо рассмеялся доктор.

— Но если я не слушаю твоих советов, то мне нельзя и жить с тобой… и пользоваться твоей добротой и покровительством.

Это поразительное рассуждение заставило доктора внезапно почувствовать, что он недооценивал свою дочь; оно поистине делало честь молодой особе, до той поры проявлявшей всего лишь тихое упрямство. Но доктору оно не понравилось, очень не понравилось, и он этого не скрыл.

— Низкая мысль, — сказал он. — Не у мистера ли Таунзенда ты ее позаимствовала?

— Ах, нет! Это моя мысль! — протестующе воскликнула Кэтрин.

— Так держи ее при себе, — посоветовал отец, тверже прежнего уверенный, что ее надобно везти в Европу.

Если Мориса Таунзенда не позвали принять участие в поездке, то и миссис Пенимен тоже обошли приглашением, а она, хотя и рада была бы присоединиться к путешественникам, однако — надо отдать ей должное перенесла свое разочарование с достоинством, подобающим светской даме.

— Я охотно поглядела бы на полотна Рафаэля и на руины… руины Пантеона, (*10) — сказала она миссис Олмонд, — но с удовольствием поживу несколько месяцев в уединении и покое. Мне надо отдохнуть. Я так исстрадалась за эти четыре месяца!

Миссис Олмонд считала, что брат ее поступил жестоко, не предложив Лавинии поехать с ним за границу, но она отлично понимала, что если целью экспедиции было заставить Кэтрин забыть своего молодого человека, то давать ей в попутчицы его ближайшую приятельницу противоречило интересам доктора.