— Вам что-то не нравится? — с любопытством спросил следователь.

— Да, не нравится, и даже очень, — раздраженно отозвалась Амалия. — Мы ничего не знаем про мотивы, что никуда не годится. Почему убили Елену Николаевну? А Константина Сергеевича? Был ведь колоссальный риск — стрелять в доме, полном людей! К чему убийце идти на него? Допустим, композитор поссорился с… со своей дамой сердца. Настолько, что тут же решил ее убить? Нелепо как-то. Или Анна Владимировна, пока Антуанетта искала соль, а Евдокия Сергеевна глазела в окно, за ее спиной выбралась из комнаты и зачем-то убила двух человек? Или Евдокия Сергеевна на самом деле никуда не глазела, а убедившись, что Антуанетта ушла и Анна Владимировна лежит без сознания, пошла убивать графиню Толстую? Или Антуанетта, которая даже не собиралась появляться на вечере, а лишь заехала за отцом, притворилась, будто вышла за солью, а сама взяла ружье и застрелила двоих гостей? Почему? Месть за отца, поскольку она решила, что они причастны к его убийству? И как же она ухитрилась обернуться, если Евдокия Сергеевна говорит, что Антуанетта почти сразу вернулась? А может быть, все еще проще — две последующие жертвы являются свидетелями первого убийства, и поэтому преступник предпочел избавиться от них. Тогда тот, кто зарезал Беренделли, и тот, кто застрелил графиню и адвоката, одно лицо. А возможно еще, что мы имеем дело не с одним человеком, а с двумя, потому что у первого убийцы был сообщник… Вы понимаете, о чем я?

Марсильяк кивнул.

— Одним словом, пока нам не известно ничего, кроме того, что некто вошел сюда, взял ружье, зарядил его и застрелил сначала графиню, а затем адвоката. — Он выдвинул ящик бюро и посмотрел на коробку, которая лежала сверху. — Именно те патроны?

— Да, — сказала Амалия. — Двух не хватает, я уже смотрела.

Марсильяк заглянул в коробку и уже собирался закрыть ее, когда Амалия обратила внимание на его пальцы.

— Аполлинарий Евграфович! Вы испачкались!

Похоже, одна и та же мысль пришла в голову им обоим, потому что они замерли, глядя друг на друга.

— Порох, — наконец проговорил Марсильяк, к которому вернулось его обычное невозмутимое спокойствие. — Похоже, коробка с небольшим изъяном, и тот, кто заряжал ружье, должен был испачкаться порохом.

— И если он не успел вымыть руки… — прошептала Амалия.

— Будем надеяться, что не успел, — отозвался следователь. — Идемте, Амалия Константиновна. Мне и самому не терпится узнать, кто окажется преступником.

Однако в коридоре их поджидал Соболев, весьма невзрачного вида господин с худым, унылым лицом и пушистыми пшеничными усами. Он прошептал что-то Марсильяку, косясь на Амалию, что баронессе сразу же не понравилось.

— Что случилось? — довольно сухо спросила она.

Аполлинарий Евграфович пожал плечами.

— Очередное убийство, по словам моего помощника, — сообщил он. — Правда, на сей раз оно, кажется, не удалось.

В большой гостиной на диване лежал Владимир Сергеевич. Скула у помощника адвоката распухла, под глазом красовался синяк. Городецкий невнятно стонал и чертыхался, пока незаменимый Венедикт Людовикович смазывал его раны каким-то лекарством, вполголоса успокаивая. Амалия поискала взглядом Билли и нашла американца в углу, рядом с невозмутимым бароном Корфом, причем ее кузен был насуплен и держал руки в карманах. Перед ними, пытаясь придать своему добродушному лицу угрожающее выражение, стоял хозяин дома.

— Господа, господа! — умоляюще твердил он. — На что это похоже, скажите на милость?

Как объяснил Соболев, в отсутствие Марсильяка и его спутницы Владимир Сергеевич позволил себе несколько слов, которые чувствительный американец, похоже, неправильно истолковал и вообще неверно понял. Так или иначе, он совершил попытку вразумить Городецкого посредством рукоприкладства, что ему в совершенстве удалось. Разнимать дерущихся героически бросился барон Корф, однако действовал столь неудачно, что каким-то непостижимым образом ухитрился нанести помощнику адвоката еще больший урон. В конце концов Владимира Сергеевича оттащили, Билли и Александра оттеснили в угол, а Венедикт Людовикович принялся врачевать раны пострадавшего. Варенька хмуро смотрела на жениха, кусая губы.

— Я протестую против подобного обращения! — выкрикнул Владимир Сергеевич. Но тут у него заныла челюсть, по которой от души съездил Билли, и Городецкий, застонав, схватился за лицо.

Амалия подошла к своему кузену.

— Билли, — прошептала она, сверкая глазами, — в чем дело?

— Ни в чем, — буркнул тот, отводя взгляд.

Но Амалии было достаточно взглянуть на улыбку Корфа, чтобы сразу же все понять.

— Александр, — набросилась она на бывшего мужа, — вы должны были его остановить!

— Я пытался, — отозвался барон, даже не моргнув глазом.

Амалия посмотрела на него осуждающе и покачала головой.

— Довольно, господа, — вмешался Марсильяк. — Владимир Сергеевич, настоятельно прошу вас более вообще ничего не говорить, пока я сам не спрошу вас. Вы, сударь, и вы, будьте так любезны сесть вот здесь, — он указал двум дебоширам на кресла в максимальном отдалении от Городецкого. — Павел Петрович! Сядьте, пожалуйста, тоже. Как говорится, в ногах правды нет… — Он скользнул взглядом по лицам присутствующих. — Все здесь? — спросил он у Амалии.

— Сына хозяев нет, — отозвалась та.

Глашу послали за Митенькой, который отлеживался у себя после второго обморока, и вскоре смущенный недоросль показался на пороге большой гостиной. Он неловко поклонился следователю и чихнул. Во время дуэли Митенька, похоже, простудился и теперь чувствовал себя не самым лучшим образом.

— Митенька, что с тобой, ты нездоров? — кинулась к нему заботливая мать.

Юноша покраснел и стал убеждать ее, что она не права, однако не удержался и снова чихнул.