Та, что плакала, теперь громко рыдала, впрочем, все мы знали, что каждая минута приближает нас к грохоту поезда и что мы вот-вот услышим смерть, едущую по рельсам. Одна даже вскрикнула: «Мама!», и еще несколько голосов вскрикнули: «Мама!», потому что в лесу было эхо.

Аузерка закончила подшивать платок, бросила в кусты пустую пачку от сигарет, встала и прохаживалась туда-сюда. Один раз задержалась возле худой и черной девушки, ясно было, что она хочет ее о чем-то спросить, но, видимо, не решилась, потому что тут же отошла, тихонько напевая что-то себе под нос и то и дело поглядывая на часы. Но, оказавшись во второй раз рядом с читающей девушкой, не выдержала.

— А что ты читаешь? — спросила она.

Девушка с заметным усилием оторвалась от книги, посмотрела на нее.

— «Жан-Кристоф».

— «Жан-Кристоф»? — удивилась аузерка. — Просто «Жан-Кристоф» и ничего больше?

— «Жан-Кристоф», — повторила девушка.

— Красивая книга?

Та кивнула головой.

— О любви?

Девушка задумалась (она была очень худая и невзрачная, вместо блузки носила мужской пиджак) и серьезно ответила:

— И о любви тоже.

— О любви! — рассмеялась аузерка. Может быть, она потому смеялась, что любила любовь. — Одолжишь мне потом?

— Почему бы и нет, — ответила девушка. — Я тебе отдам, навсегда.

— Нет, не навсегда, одолжишь, я верну. — Она на секунду задумалась. — Наверное, красивая книга, раз ты целый день читаешь, да еще сегодня, когда ваших забирают.

— Мне надо торопиться, — ответила девушка, — я хочу успеть. Там еще один том, я боюсь не успеть.

Она посмотрела на книгу, прикинула количество оставшихся страниц.

— Я боюсь не успеть, — сказала она снова, уже сама себе, но аузерка расслышала, и эти слова окончательно убедили ее.

— Должно быть, очень красивая книга. Как его зовут? Я забыла… Жан-Кристоф, — повторила она для себя несколько раз, словно бы в оправдание. — Если не сможешь мне одолжить, я поищу в библиотеке. — Но потом ей стало жаль девушку, и она добавила: — Но ты успеешь, наверняка, она не такая уж толстая.

Та, что плакала, начала реветь в голос, это был уже даже не плач, а вой. Самая старшая опустилась на колени, приложив ухо к земле. Но земля все еще молчала.

Ненормальный

Wariat

Пер. К. Старосельская

…Они говорят, что я ненормальный, а я нормальный. У них самих не все дома, а у меня голова здоровая. Дай-то Бог, чтобы была больная! Сердце, да, больное, но от этого никуда не денешься.

Ноги у меня кривые — сами видите — и горб. Рост: метр пятьдесят. Лицо такое, что дети пугаются, но мои… мои дети были лучше всех, каждый день, утром и вечером, они целовали меня в обе щеки и говорили: доброе утро, папа, спокойной ночи, папа.

Может, вы слыхали, доктор, что у таких уродов рождаются красивые дети? Слыхали? Мои были красивые. Волосики светлые — чистый шелк! А ноги ровненькие, толстенькие, как сардельки. И я, и жена — она была простая, хорошая женщина, — мы говорили: Бог справедлив, он дал детям то, чего у нас нет и в помине… Их у нас было трое, все девочки. Старшей семь лет, младшей — три.

Я дворник. Подметал улицы, раньше было что подметать, это нелегкий кусок хлеба, доктор, постоянно дышать мерзким запахом, поверьте. Я потом отмыться не мог, даже в бане. В этой самой бане. Моя старшенькая уже пошла в школу и принесла дневник — сверху донизу одни пятерки. В школе ее иногда дразнили: у тебя папа дворник, но она… золотое сердце… Такой ребенок… скажите, доктор, можно это понять? Нельзя.

Потом я подметал улицы в гетто, но это только так называлось: подметал. Мешал кому-нибудь этот мусор? У меня была метла, и я с ней ходил. Дети были голодные, а ходишь так и иногда что-нибудь найдешь… понимаете… Или кто-нибудь подаст.

Младшие не понимали, но старшая… хо-хо… золото, не ребенок. По-прежнему каждый день: доброе утро, каждый вечер: доброй ночи. Я ей в ответ: спи спокойно. Спокойно…

Когда была первая акция, говорили, меня возьмут, потому что брали калек, а у меня горб и рост от горшка два вершка. Я спрятался на чердаке.

Вот так, доктор! Когда была вторая акция, мы убежали в лес.

Когда была третья, я ходил с метлой по улице, потому что работу начинал в пять утра, а акция началась в половине шестого.

Вы знаете, какие они, эти метлы? Ивовые, длинные, густые. А сколько во мне росту, видите? Метр пятьдесят.

Когда машины въехали на площадь перед баней, я присел в уголке между двумя домами, и метла меня загородила. Никто, ни СС, ни Орднунгсдинст[21] не заметили, что там человек, думали, просто метла. Я дрожал так, что метла тряслась. И все слышал, потому что их загнали в баню и потом только стали грузить на машины. Я говорил: помоги, Боже, помоги, Боже. Сам не знал, чем этот Бог может помочь. Что я знаю, есть Бог, нету? Откуда…