— У воды цвет пива, — произнес он вслух, обращаясь неизвестно к кому.

Он забирал с собой краски, запахи утраченного навсегда мира. Ребенок, услышав его голос, заерзал на руках, заглянул в глаза.

— Не бойся, — прошептал мужчина, — сделай то, что тебе скажет папа. Там у костела много людей, они идут молиться. Стоят на тротуаре и во дворе перед костелом. Когда мы дойдем до этого места, я опущу тебя на землю. Ты маленькая, никто тебя не увидит. Потом попроси кого-нибудь, чтобы тебя отвели к доярке Марысе за город. Она тебя возьмет. А может, и кто-то из этих людей приютит. Понимаешь, что папа сказал?

Малышка смотрела удивленно, но он знал, что она поняла.

— Подождешь нас. После войны мы вернемся. Из лагеря, — добавил. — Так надо, родная, сделай, как я сказал, — шептал торопливо, сбивчиво, — ты должна послушаться папу.

У него снова потемнело в глазах, мир расплылся. Он не видел ничего, кроме толпы в костельном дворе. Тротуар, вдоль которого шел, заполонили люди, он задевал их рукавом. До церковных ворот оставалось несколько шагов — там толпа гуще, спасение вернее.

— Иди прямо в костел, — прошептал он еще раз и поставил ребенка на землю. Не оглянулся, не посмотрел, куда побежала девочка. Шел твердым шагом, держа руки по швам, что-то шепча, моля и заклиная Бога и людей. Шел и шептал, устремив взгляд в бледное весеннее небо, по которому скользили паутины облаков, он еще шептал, когда воздух рассек яростный окрик:

— Ein j"udisches Kind![31]

Он продолжал шептать и тогда, когда, словно камень, брошенный «блинчиком» в воду, шлепнул выстрел. Он почувствовал пальцы жены, дрожащие и липкие от пота, она нащупывала его руку, как слепая. Услышал ее скулящий стон. Тогда он замолчал и медленно обернулся.

На краю мостовой тряпичной куклой лежала, вся в крови, маленькая фигурка. В воздухе таял тонкий дымок выстрела. Мужчина шел медленно, и эти несколько шагов показались ему длинным бесконечным путем. Он наклонился, поднял ребенка и погладил копну светлых волос.

— Deine?[32]

Держа в объятиях мертвую, он ответил четко, громко:

— Ja, meine.[33] — И, тихо, ей: — Прости…

Он стоял, истекая кровью ребенка, и ждал второго выстрела — в себя. Но услышал лишь крик и понял, что здесь его не убьют, что он должен идти и нести своего мертвого ребенка.

— Я понесу тебя на руках, — проговорил он тихо.

Процессия тронулась с места, будто серая, мрачная река, стремящаяся к своему устью.

Другой берег

Drugi brzeg

Пер. Д. Вирен

Я подняла голову и заметила, что кто-то приближается. Разозлилась, хотела встать и уйти, но не смогла преодолеть лень. Достала из сумки очки: это была женщина. Маленького роста, очень худая, пожилая. Она шла медленно, ступая осторожно, будто по стеклу. А ведь туда, к пруду, ведет удобная дорога, мягкая, пропитанная влагой даже во время жары и засухи. Я знаю это, поскольку каждое лето провожу несколько дней отпуска в 3. у друзей, у которых здесь домик с прекрасным диким садом. Собираю с ними фрукты, пропалываю заросшие грядки… От них далеко до пруда. Нужно пройти через поселок, потом по шоссе до последних дворов и лишь там свернуть направо, на широкую дорогу, обсаженную тополями. Она ведет к берегу, где стоят два плоских пня, а дальше луга, заросли камыша, тростник — и никаких тропинок.

Значит, придет сюда, усядется на пенек… А я так рассчитывала на этот вечер! Есть мысли, которые чахнут под чужим взглядом, которые ранит дыхание посторонних, рушит малейшая помеха одиночеству. Я смотрела на эту женщину, как на врага. Она оказалась совсем не такой уж маленькой — теперь, когда она подходила ближе, я видела отчетливее — и не старой. Не больше сорока лет, миловидное, спокойное лицо. Только все время шла неуверенно, точно сдерживая себя. Когда она показалась из-за деревьев, то на минуту остановилась, колеблясь. Затем вошла в траву, высоко поднимая ноги, словно обжигаясь крапивой. А крапивы там нет и в помине.

«Видимо, от робости», — подумала я и, хотя только что была готова прогнать врага, едва не выпалила ободряющее: «Добрый день». Она, впрочем, не смотрела в мою сторону и, кажется, вообще меня не замечала.

Подошла к самому берегу пруда. Вода здесь была мутная — чувствовалось болотистое дно — и только метров через пятнадцать вдруг становилась голубого, чистого оттенка. Пруд был овальный, в форме яйца, окружен дикими зарослями, но не живописный, плоский, без фона. Пахло аиром — вот и все.

Она стояла довольно долго, блуждая по воде взглядом, который я не могла понять. Что она высматривала? Чего искала? Я села на траву и не сводила с женщины глаз. Она была здесь, в нескольких шагах от меня, маленькая, одетая аккуратно и продуманно. И все же…

Прошло немало времени, прежде чем она повернула голову — движением мягким и обаятельным, — мы встретились взглядами, но она ничуть не удивилась (значит, знала, что я здесь) и сказала:

— Прекрасный вечер, теплый.

А я уже… уже Бог знает что думала! Мне стало жаль, я с улыбкой ответила: