Если бы мама могла видеть меня сейчас. Она, наверное, обвинила бы меня в колдовстве и сожгла бы на костре.

— Понимаю, — говорю я им, надеясь, что ростки могут слышать под слоем грязи. — Вы боитесь того, что ждет вас на другой стороне земли. Вам тепло и комфортно там, где вы сейчас находитесь. В безопасности. Это ужасно — пытаться найти в себе мужество, чтобы совершить прыжок веры, но вы не можете провести вечность, прячась. В конце концов, вы должны воспользоваться открывающимися перед вами возможностями и поверить, что Вселенная знает, что делает.

Надежда лопается в моей груди, как запертая труба, но я запихиваю ее обратно туда, где ей самое место, не желая думать об этом.

— Апрель, беспощадный месяц, — добавляю я, цитируя Бесплодную землю, как будто цветы могут оценить это. — выводит сирень из мертвой земли, мешает воспоминанья и страсть, тревожит сонные корни весенним дождем. Время пришло. (п.п.: в переводе Сергеева А.)

Когда я оборачиваюсь, то вижу Кэла, стоящего у задней калитки и наблюдающего за мной с непроницаемым выражением лица. Я подхожу к нему медленно, стыд тяжело давит мне на грудь.

— Твой сад большой поклонник Т.С. Элиота? — спрашивает он, и на его лице появляется выражение тихого веселья.

— Не смейся, — говорю я, бросая взгляд на небо, отмечая густые облака, надвигающиеся на океан. — Любовь — величайший акт возрождения, и я считаю, что поэзия — лучший способ передать это.

Он ничего не говорит, когда я обхожу его, направляясь к передней части дома, где стоит наша машина, Марселин уже на переднем пассажирском сиденье.

Когда мы взлетаем, идет дождь, что на самом деле не сильно успокаивает мои нервы, как только мы садимся в самолет Кэла. Как только мы можем встать и передвигаться, я отстегиваюсь со своего места и иду в спальню, забираясь под роскошные одеяла, стараясь не позволить словам Марселины, сказанным ранее, укорениться в моей душе.

— Она меня не знает, — шепчу я себе и подушке. — Она не может определить, влюбляюсь я или нет. Я делаю паузу, размышляя. В какой момент одержимость становится большим?

Возможно, когда ты начинаешь чувствовать, что это взаимно.

Если ты ревнуешь, то я чертов психопат.

Усмехнувшись, я загоняю воспоминание о том, как он говорил мне это, в темные уголки моего мозга, куда засовываю все остальное, с чем не хочу иметь дело.

— Кроме того, это было бы безумием, верно?

В дверях кто-то прочищает горло, и все мое тело замирает, страх струится по позвоночнику. Я приподнимаюсь на локте, глядя на Кэла, который прислоняется к дверному проему со бокалом мартини в руке, наполненным красной жидкостью.

Один только вид его дьявольски красивого лица заставляет мой желудок трепетать, и я сглатываю образовавшийся комок, блокирующий все связные мысли.

— Опять разговариваешь сам с собой? — спрашивает он, входя в комнату и ставя бокал на полку над кроватью. В течение нескольких секунд он не делает ни малейшего движения, чтобы лечь со мной в постель, и меня охватывает дурное предчувствие, заставляя задуматься, как много он слышал.

— Я отличная компания, — говорю я, приподнимая одно плечо так, чтобы оно было вне одеял.

— Не могу с этим поспорить. — Протягивая руку, он снова хватает напиток и протягивает его мне. — Я попросил Марселину сделать его. Подумал, что это может помочь справиться с твоим очевидным страхом перед самолетами. Не спрашивай, что в нем, потому что я понятия не имею, кроме того, что сказал ей использовать гранатовый сироп.

Глядя на напиток, я выгибаю бровь.

— Ты хранишь гранатовый сироп в своем самолете?

— Теперь да. — Его взгляд не отрывается от моего; он сильный, смелый, дерзкий. Все, чем я всегда хотела себя считать, он проявляет, даже не пытаясь.

— Ты же знаешь, что мне еще нет двадцати одного, верно? — Я шучу, в воздухе между нами повисло напряжение.

— Возраст, я бросаю тебе вызов, — говорит он, Шекспир слетает с его языка, когда он жестом просит меня взять бокал. Я даже не уверена, что он осознает, что сделал, или даже замечает ли он, как это меняет атмосферу и переписывает кодировку моей ДНК.

Может быть, он просто так привык цитировать мне стихи, что теперь они звучат совсем по-другому, срываясь с его губ. Может быть, он ничего такого не имеет в виду.

Сердце у меня в горле, пульсирует до тех пор, пока я больше ничего не чувствую, я беру напиток из его руки и делаю глоток. Когда прохладная, сладкая жидкость скользит вниз, охлаждая меня там, где его взгляд согревает меня, я знаю.

В глубине живота, в глубине моей души я знаю.

Я влюблена в своего мужа.