– Ах вот как… – медленно проговорил Рубинштейн. – И поэтому вы ополчились на Хилькевича…

– Я не могла с уверенностью утверждать, что он тут ни при чем. Как не могла утверждать и обратного, заметьте. Мы искали улики и перетрясли все лавки, все ссудные кассы, где сбывается ворованное барахло. Прочие меры были лишь для отвода глаз. И в конце концов нам удалось найти кольцо. Но приемщик клялся и божился, что впервые видел женщину, которая его заложила, а если, мол, кольцо ворованное, то на нем ведь не написано, что его украли. В его книге были записаны данные, которые сообщила женщина, но названного ею дома не существует, так что мы снова оказались в тупике. И вот теперь появляется кошелек… причем у самого неожиданного человека. Пока непонятно, что это значит, но я намерена выяснить и на сей раз пойду до конца.

Дверь растворилась, Половников ввел Валевского, который зевал и отчаянно тер глаза кулаками. Светлые волосы Леона растрепались, и если не считать пластырей на физиономии, вид у поляка был как у барина, которого зачем-то вытащили из постели и поволокли на допрос.

– Садитесь, пан Валевский, – пригласила Амалия. – А вы, Антон Иванович, подождите в коридоре.

Не тратя времени на препирательства, следователь вышел, хотя вполне мог бы возмутиться распоряжением. «И все-таки почему он мне столь не по душе? – снова подумала Амалия. – Умный или, во всяком случае, неглупый, вежливый, услужливый, даже не берет взяток…» Но поскольку ее мысли были сейчас вовсе не о Половникове, баронесса вскоре отвлеклась.

– Мне казалось, – уронил Леон в пространство, – мы уже завершили наш разговор.

– Нет, – ответила Амалия и взяла со стола серебряную монетку. – Кажется, это ваш талисман?

Валевский посмотрел на монетку, на лицо собеседницы, понял, что она вызвала его вовсе не для того, чтобы беседовать о талисманах, и решил: настало время ее проучить.

– Я сентиментален, – заявил поляк, – а Наполеон моя большая слабость. Вообще я считаю его величайшим из людей, если хотите знать, сударыня.

– В самом деле?

– Да. Всякий раз, когда я думаю о Наполеоне, у меня захватывает дух. Начинания французского императора во всех областях, его военные походы, его чувство юмора, энциклопедическая образованность, ум… – Глаза Валевского затуманились. – Что за человек, боже мой! И только эта старая ироничная дама, мировая история, могла устроить так, чтобы его победил – нет, не кто-то, равный ему по величию, а плешивый деспот, властелин рабов… и отцеубийца к тому же, если называть вещи своими именами.

– Вы разумеете, кажется, государя императора Александра Павловича? – необычайно кротко осведомилась Амалия, и глаза ее сверкнули золотом.

– Я счастлив, сударыня, что мы с вами поняли друг друга, – не моргнув кивнул Валевский. – Должен признаться, мне с детства надоела вся та чепуха, которую нам вдалбливали в головы, – о выигранном сражении при Бородине, в то время как оно было проиграно, поле битвы оставлено и Москва позорно брошена на произвол судьбы. Особенно смешно, что Кутузова еще и объявляют великим полководцем.

И Леон с любопытством стал ждать, что скажет в ответ сторонница деспотической власти, состоящая к тому же в особой его императорского величества службе.

– Что ж, по поводу сражения при Бородине я, пожалуй, соглашусь с вами, – уронила Амалия. – И по поводу Александра Первого – тоже. Только при всех своих недостатках он был все-таки не самый худший правитель.

– Вы еще скажите, что Наполеон – великий человек, – проворчал Валевский, уязвленный тем, что ему не удалось вывести собеседницу из себя.

– Конечно, великий, – поддержала Амалия, которая видела насквозь все его уловки. – Хотя моя прабабушка, которая знала императора лично, была от него не в восторге. По ее словам, ей встречались генералы и получше, и повыше ростом. По крайней мере, так она писала в письме к мужу сестры.

При мысли, что прабабушка собеседницы видела вблизи самого Наполеона, живого, из плоти и крови, Валевский расстроился окончательно и решил, что в жизни везет вовсе не тем, кто того заслуживает, а вообще черт знает кому. Сам-то он за право видеть Наполеона хоть одним глазом с легкостью отдал бы полжизни.

– Впрочем, довольно о Наполеоне, – не дала ему долго печалиться баронесса. – Лучше скажите мне, сударь, откуда у вас этот кошелек.

– Нашел на улице, – с готовностью сообщил Валевский.

Амалия вздохнула.

– Уверен, он его украл, – подал голос до того молчавший игрок.

– Ах, сударь, сударь, не стоит судить о других по себе! – насмешливо парировал Валевский.

И хотя Рубинштейна было нелегко вывести из себя, поляк все же с удовольствием отметил: шулер переменился в лице.