Когда же в XIV–XVI веках Реформация разрушила идеологическое единство Западной Европы и подорвала гегемонию Габсбургской династии (как бы тоже полномочных представителей Бога на Земле), всемирно-историческая концепция устояла и была просто переформулирована как концепция «цивилизаций», под которой понималась культура опять-таки Западной романо-германской Европы, причём православные «схизматики» и бывшие «язычники» были просто переименованы в «дикие» и «отсталые» народы. Эта система «европоцентризма» до Маркса воспринималась как сама собою разумеющаяся и не требующая доказательств [4] . Согласно А. Дж. Тойнби и его концепции возникновения, роста и распада «цивилизаций», единицами всеобщей истории стали считаться «общества», делящиеся на «примитивные» неразвивающиеся и развивающиеся или «цивилизации» (которых им вначале было насчитано 21).

Для лучшего понимания всемирной истории и генезиса мировой цивилизации в литературе были выделены переходные эпохи, выводящие из одной формации и подводящие к другой. Это «древность или эллинизм» как время перехода от Древности к Средневековью (1); «возрождение или ренессанс» — переход от Средневековья к Новому времени (2); и с середины ХIХ века — «переход от Нового времени к Новейшему» (3). Каждая из трёх эпох открывается придающим «зримость» индикатором эпохи — литературным шедевром, возвестившим о её наступлении. О первой эпохе возвестил трактат «О граде Божием» Блаженного Августина, о второй — «Божественная комедия» Данте Агильери, и о третьей эпохе, незаконченной с полётами человека в космос и на Луну, — «Коммунистический манифест» Маркса с «больным» вопросом Гумилёва: а «…не является ли наше время, эра технической цивилизации — особой исторической эпохой, к которой неприложимы закономерности, открытые при изучении истории, а не современности?» (Н. И. Конрад, Л. Н. Гумилёв).

Уважаемый читатель! Начну с того, что я как специалист философских вопросов естествознания — логики и методологии современной науки, являюсь убеждённым сторонником, прежде всего, самой методологии марксизма и считаю марксизм наукой, подверженной тем или иным коллизиям, но не догмой и не религией. В научном мире считается естественным подвергать критике своих предшественников без лишних эмоций, сознавая, что новое поколение учёных может пересмотреть выводы или даже сами принципы, считающиеся в данный момент бесспорными [1–3].

Основоположники марксизма, создавая своё учение, как раз и подвергли беспощадной научной критике многочисленные теории предшественников. Остриё их критики было направлено против догматических представлений о вечности частной собственности на средства производства, вечности и, так сказать, естественности социального неравенства, классового строя общества, существования малоимущего и неимущего населения. Мы не стремимся догматически предвосхитить будущее — утверждал Карл Маркс — а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир. По Марксу, люди сами творят свою историю, являясь одновременно и актёрами (объектами) и авторами (субъектами) всемирно-исторической драмы, творя историю в «революционной практической деятельности» на основе существующих объективных условий в системе общественных производственных отношений. Развитие человеческой культуры К. Маркс представлял, как процесс «опредмечивания» и «распредмечивания» человеческих сил и способностей. Когда человек создаёт новую форму или предмет культуры, он «опредмечивает» себя в ней, напротив, когда усваивает, открывает для себя нечто из «копилки» человеческого опыта, то «распредмечивает» чьи-то способности и результаты чьей-то деятельности.

Предметы культуры и воплощенные в них смыслы (включая орудия, инструменты, произведения архитектуры, художественные, научные, философские и иные, даже религиозные, тексты) существуют объективно, но в то же время предполагают субъектов с их субъективным миром. Во-1-х, ведь именно субъекты создают предметы культуры и их смыслы. Во-2-х, объективные смыслы, в т. ч., и те смыслы, которые пока никем не осознаются, могут существовать лишь постольку, поскольку имеются субъекты, способные их выявить, сделать собственным достоянием. И, в-3-х, если таких субъектов по каким-то причинам не имеется (умерли, погибли, забыли язык, на котором написаны тексты, и т. д.), объективность предметов культуры превращается в объективность физических вещей, а объективные смыслы утрачиваются [1–3].

Вместе с тем в развитии человека в условиях капитализма Марксом была вскрыта проблема и сформулирована концепция, так называемого, социального отчуждения, когда «собственное деяние человека становится для него чуждой противостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того, чтобы он господствовал над нею». В соответствии с учением Маркса человек является высшей целью развития общества и должен быть освобожден от всяких форм отчуждения, а для преодоления «отчуждения» должен «присвоить» себе весь мир, превратиться в деятельного «целостного», «универсального» индивида. Однако практика «реального социализма» ХХ века (несмотря на успехи культурной революции и индустриализации), как и практика капитализма уже ХХI века подтвердили наряду с традиционными и ряд принципиально новых форм отчуждения, в т. ч., авторитарного «цифрового капитализма». Дело в том, что жёсткая методика производства (или эксперимента) сохраняет (или устанавливает) не только пространственно-временную координацию в мире объектов, но и механическую структуру (алгоритм) телесных движений производственника или экспериментатора. В одной из ипостасей он предстаёт как рациональная «часть» измерительного прибора, то есть, современный «одномерный» «отчуждённый» рабочий, занятый чисто механическим трудом, или в другой ипостаси, тоже далеко не «универсальный» искусственный интеллект [5] компьютерной системы, например, военных дронов и/или авиационных диспетчеров.

С другой стороны, если исторически статус реальных описаний сохраняется преимущественно за физическими пространственно-временными описаниями, то часто проблематично говорить о реальности событий, объективно регистрируемых в социологии, психологии, биологии, где сплошь и рядом физические «линейки» и «часы» не фигурируют в эмпирических описаниях. Cколь бы ни была сложна и многопланова проблема, условием её строгого эмпирического исследования является «транспонирование» того, о чём идёт речь, в практический мир экспериментальной или производственной ситуации, то есть, в мир, размерность которого определяется избранным исследователем и выполняемым набором, в широком смысле, измерительных объективно регистрируемых процедур. Посредством специальных знаков он описывает их и отделяет от материала объекта, наделяя «естественными» законами жизни, независимыми от характеристик материала. Рассматриваемые далее в качестве идеальной действительности, они либо переходят в сферу собственно научной теории с её логикой и методологией, либо могут возвращаться в сферу эмпирического исследования — практического использования и употребляться в качестве рабочих моделей материальных объектов, например, в системах искусственного интеллекта. При этом экспериментальная или производственная ситуация преобразует не только то, что мыслится, в «чистый» объект, но и «очищает» сознание учёного или производственника-профессионала, обеспечивая ему возможность дать полный и исчерпывающий отчёт (протокол) о том, что, когда и зачем он делал, осуществляя опыт или эксперимент [2]. Нельзя отвлечься и от того существенного факта, что в современных науке и производстве действуют не отдельный учёный или производственник, а научный или производственный коллектив (колледж), где превращается в «прозрачную» среду «созерцания» не только индивидуальная, но и социальная телесность. В этой связи колоссальную значимость приобретают «политология» и «политэкономия созерцания» относительно возможности трансцендирования в объективно научную точку зрения общности коллектива средствами естественного языка. Причём, если формой представления бытия как природы выступает пространственно-временной мир, то формой представления бытия как общности, по Марксу, выступает язык — «наличное» и «самоговорящее» бытие человеческой общности, его «практическое» и «действительное» сознание [2]. Минувший ХХ век, помимо новых технологий, принёс миру как новые формы социального освобождения и раскрепощения человека, так и новые, даже извращённые формы социального отчуждения в «сфере обработки людей людьми» [3–4]. Чтобы противостоять беспрецедентным технологическим и политическим угрозам XXI века, нужно понимать, что происходит в современном мире, помнить уроки прошлых веков, создавая и внедряя новые технологии и социально-экономические модели [4–5].

В XIX–XX веках в Германии, России, Англии и США были инициированы три грандиозные концепции, призванные объяснить прошлое и предсказать, или даже обеспечить, будущее всего мира. Это либеральная, коммунистическая и национал-социалистическая (фашистская) концепции [3–5]. Причём, по мнению известной антифашистки и писательницы «прибалтийки» Марион Дёнхофф, последние две были существенно извращены: Адольф Гитлер довёл до абсурда консервативные ценности правых, а Иосиф Сталин — коммунистическую идеологию «левых» с его советской «брутализацией» социализма [6]. В свою очередь, нацизм и близкий к нему фашизм виделись Гитлеру как некое начало, возрождающее романо — германский истинно европейский боевой дух, уже почти утерянный под воздействием финансового капитализма [7]. Они, как форма общественного устройства и идеология, казалось, давали надежду на преодоление классовых противоречий и объединение Европы на основе традиционных консервативных ценностей, осмысленных в каждой стране как исконно национальные. Они объясняли мировую историю в терминах борьбы между государствами, предполагая, что миром будет править одна расово исключительная (арийская) этническая группа людей, силой подчинившая себе остальных. По словам Адольфа Гитлера, в «Майн Кампф», «марксистская социал-демократия натравливает социально деклассированные слои общества на собственных сограждан, что… ослабляет нацию…», а сам марксизм, претендовавший на мировое господство, по мнению Адольфа Гитлера, не «пангерманский», а «еврейский проект» [3,4,7].