Начнём с того, что поборники генетического равенства вообще отрицают генетику как науку о наследовании различий. И в этом смысле они становятся в одну шеренгу с тов. Сталиным, который как раз и вроде логично с «простых» марксистско-ленинских позиций объявил генетику буржуазной лженаукой. Ведь Сталин, которого можно назвать каким угодно злодеем, пишет А. Кох, безусловно, не был идиотом. И генетику он отрицал отнюдь не в приступе бессмысленного самодурства. Сталин был человеком последовательным и понимал, что генетика мешает уничтожать старую интеллектуальную элиту нации.

Поэтому и был выдвинут тезис о том, что новую элиту, не хуже, а даже лучше старой, можно попросту воспитать. А вся чепуха про наследование интеллектуальных способностей тормозит победу прогрессивного пролетариата над паразитирующей буржуазией и выродившейся аристократией. Отрицание или игнорирование простых и понятных истин — это родовой признак политкорректности, по мнению А. Коха, представляющей собой современную форму «неосталинизма» («неотроцкизма» — ред.). Её отличие от классического сталинизма состоит лишь в том, что за инакомыслие сейчас не расстреливают. А вот в тюрьму загреметь можно, например, по обвинению в шовинизме. Так же, как и раньше, под одобрительные возгласы толпы и «свободолюбивой» прессы. По утверждению автора, западная демократия, лишается своего главного козыря в глобальной конкуренции — интеллектуальной свободы. Серые, недалекие, прекраснодушные «горлопаны», пишет автор предисловия, как иезуиты времён инквизиции, формируют ментальные каноны, в которых должен существовать свободный разум. И всякое отступление от этого канона подвергается истерическим нападкам именем гуманизма и сострадания. Ладно бы это заканчивалось лишь общественным порицанием. Но новоявленные Игнатии Лойолы перекраивают уголовные кодексы своих стран, чтобы заткнуть рот всем, кто не согласен содержать дармоедов и тратить циклопические суммы на дорогие бессмысленные прожекты, разрушающие половую идентичность, традиционную семью, духовное самосознание и достоинство своего народа.

И вот тут мы подходим к главному не только для Германии, но и для Латвии с Россией: как сохранить и приумножить национальную идентичность в условиях сокращения и старения этноса? Ответ у Саррацина один — нужно во что бы то ни стало переломить этот «тренд» и начать рожать. Применительно к немцам это означает то, что немецкая женщина и немецкий мужчина должны хотеть родить немца. Немца, а не эскимоса или зулуса. А для этого они должны гордиться своим народом, как гордятся своим народом американцы, индусы или турки. Послевоенная же традиция национального самоуничижения, укоренившаяся в немецком сознании, действует деструктивно. Улыбку вызывают, например, бесконечные реверансы Тило Саррацина в сторону евреев.

Мы понимаем — комплекс вины, чудовищная трагедия Холокоста и реальные успехи евреев в науке и бизнесе — это всё так. Но «поза покорности», в которую норовит встать любой немецкий автор, затрагивающий тему национальных отношений, напоминает канон, существовавший в Советском Союзе, в отношении научных диссертаций: чему бы ни была посвящена диссертация, будь любезен вставить ссылку на материалы последнего съезда КПСС. Иначе есть риск провала на защите или официальные «замечания» у меня в 1981 году на защите диссертации по философии естествознания в Ленинградском госуниверситете за якобы «некритичное цитирование» моих старших товарищей — «системщиков» Авенира Ивановича Уёмова (Одесса), Георгия Петровича Щедровицкого (Москва), Николая Григорьевича Загоруйко (Новосибирск), Дмитрия Александровича Поспелова (Москва) и других участников нашего непростого Рижского академического семинара «Прикладные вопросы гносеологии» [6] .

Книга, конечно, не лишена недостатков или даже курьезов. Так, например, Саррацин считает ислам изначально неспособной к развитию ортодоксией, лишающей его приверженцев способности к социальному и интеллектуальному прогрессу, поскольку, видимо, проблематика притока и интеграции мигрантов существует сегодня в Германии исключительно с мигрантами из Турции, из стран Африки, Ближнего и Среднего Востока, которые более чем на 95 % исповедуют ислам [21]. Нуждается в серьёзном анализе и утверждение автора, что западная цивилизация из-за мусульманской иммиграции и растущего влияния исламистских направлений веры сталкивается с авторитарными, несовременными, а то и антидемократическими тенденциями, которые не только навязывают нам своё разумение, но и представляют прямую угрозу нашему жизненному стилю. Хотя частично и можно согласиться, что речь идёт об очень обособленных религии и культуре, приверженцы которых вряд ли особенно интересуются окружающей их западной цивилизацией, разве что в качестве источника материальных пособий и благ.

Остаётся у автора также открытым вопрос: возможно ли вообще и насколько возможно реформировать структурные изменения экономики, общества и их постоянно меняющиеся типовые условия, хотя действительно «необходимо считаться с тем, что рабочая сила стала товаром, и её перемещение в капиталистическом обществе будет происходить всегда». Надо серьёзно работать над созданием в ЕС таких условий для жизни и труда, чтобы любой человек чувствовал себя защищённым и его права были гарантированы. Постараюсь также вкратце ответить потенциальным, не переболевшим «детской болезнью» левизны и потому наиболее непримиримым критикам книги Саррацина с «леворадикальной» Восточной стороны.

В научном мире критика не есть нечто исключительное. Считается естественным и закономерным подвергать критике предшественников, без лишних эмоций сознавая, что новое поколение учёных может пересмотреть выводы, считающиеся в данный момент бесспорными. Основоположники марксизма, создавая своё учение, ещё раз повторюсь, как раз и подвергли беспощадной научной критике многочисленные теории своих основных предшественников. Остриё их критики было направлено против существующих догматических представлений о вечности частной собственности на средства производства, вечности и, так сказать, естественности социального неравенства, классового строя общества, существования малоимущего и даже неимущего населения. Мы не стремимся догматически предвосхитить будущее — утверждал Маркс — а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир… «Наша теория — это теория развития, a не догма, которую надо выучить наизусть и механически повторять», неустанно подчёркивал Энгельс.

Советские руководители после Иосифа Сталина не имели интереса к теории марксизма и к общественным наукам. Сталин, по воспоминаниям, часто повторял: «Без теории нам смерть». Например, Сталин был категорическим противником марксистско-ленинского положения об отмирании наций при коммунизме. В работе «Марксизм и вопросы языкознания», изданной в 1950 году, он утверждал, что нация и национальный язык являются элементами высшего значения и не могут быть включены в систему классового анализа, созданную марксизмом (курсив — ред.). «Именно нация сохраняет общество, раздираемое классовой борьбой, и лишь благодаря нации классовый бой, каким бы острым он ни был, не приводит к распаду общества…» Вся история 30-х годов есть история скрытой жестокой борьбы между государственниками-сталинистами и ортодоксами-ленинцами — адептами мировой революции, по моему мнению, взявшими реванш на ХХ съезде КПСС в 1956-м году [7] . Как в воду глядел «отец народов». Если взять сегодня политику как «отношения между классами, нациями и государствами», то, во-1-х, постиндустриальное информационное общество как бы «могильщик» пролетариата и эффективности самого классового анализа. Во-2-х, национальный подход Ленина и Троцкого при создании СССР в 1922 году, без учёта особого мнения Сталина по «союзу социалистических республик Европы и Азии», облегчил распад Советского Союза в 1991 году (с усилением раздоров, конфликтов, массовых гражданских столкновений на национальной почве и др.). И, в-3-х, отношения между государствами в однополярном мире сводились к диктату и внешнему управлению «суверена» без каких-либо «сдержек и противовесов» в 2000 году, а в сегодняшнем уже практически многополярном — к «сдержкам и противовесам» «полюсов», что в условиях глобализации сдвигает или трансформирует политику в силовые геополитические отношения с «гибридной», «холодной» или даже возможной «горячей» войной.