— В следующий раз будешь молчать.

Как же приятно…

Наведя порядок, начальница, поглаживая небольшой живот, зашла в свой кабинет и хлопнула дверью.

— Спасибо тебе, — ядовито произнесла Мария, когда я разделила стопку поровну.

А я здесь вообще причем?

— Пожалуйста, — мило улыбнулась.

Ничего не могу с собой поделать, но так и тянет улыбаться.

— У тебя ничего не получится, — злобно зашипела. — Ни с моим Ванечкой, ни с двумя извращенцами. Ты слишком страшная, чтобы на тебя мужики велись! Неухоженная одинокая баба!

Вот и правда рвется наружу.

Не скажу, что легко восприняла эту правду.

— Давайте будем работать, Мария Андреевна, а не болтать, — сухо произнесла и отвернулась.

Одинокая страшная баба.

Я была в подавленном состоянии после слов Марии, хоть и пыталась это скрыть от посторонних глаз. Спрятать за непринужденной улыбкой и мягким взглядом. У меня так хорошо это получалось, что Мария злилась ещё сильнее и не могла сдержаться. Срывалась по любому поводу, грубила, обзывала. Пролила чай на мой стол и натравливала коллектив. Только подумать можно, прошло всего три часа, а за это время на меня все смотрели волком, особенно женская половина.

Я не была сильной, чтобы выдержать стойко все напряжение вокруг.

Отлучившись в уборную, смотрела в своё отражение и плакала.

Тихо и горько.

Вытирала слезы, закрывала глаза и открывала вновь, чтобы найти в отражении ту, которой заинтересовались мужчины.

И не могла найти.

Унылая серость и потухший взгляд — вот что я видела.

Возможно, я не вижу того, что видят они?

Как люди видят в них извращенцев, когда я очарована ими?

Могу ли я закрыться в себе и уйти домой, пропустив встречу только потому, что Мария считает меня страшной?

Снова погрузиться в то болото и склонять голову перед такими, как Мария?

НЕ ХОЧУ!!!

Мне страшно, я не уверена в себе, и сердце кровоточит от боли, но я пойду и буду улыбаться.

Возможно, рядом с ними я увижу настоящую себя?

Ту, которая сидит глубоко внутри и жаждет вырваться на свободу, чтобы закружиться в восхитительном танце жизни.

Слезы стерты, лицо умыто и глаза не так тусклы.

Пусть говорят и показывают пальцем. Они никогда не узнают, как я существовала до этого, как задыхалась каждый день и медленно умирала. Поэтому и не могут судить.

Расправив одежду, улыбнулась через силу и посмотрела в последний раз в своё отражение, прежде чем выйти.

Обед наступил, а все сидят на своих местах и смотрят на меня, пока я медленно иду за сумкой, чтобы подняться к генеральному и вновь ощутить то волнение в животе, то порхание крыльев и дрожь в ногах.

Иду и смотрю только вперед, делаю вид, что не вижу и не слышу, как Мария в обществе двух сотрудниц хихикает и нарочно громко обсуждает мою легкодоступность.

Сжимаю сумку в руке и спешу к лифту, чтобы не слушать дальше эти отвратительные вещи.

Постепенно горечь уходит на второй план, уступая место волнению перед встречей.

Смущенно поясняю пожилому секретарю, что мне назначена встреча с Евгением Эдуардовичем. И он даже не уточняет, а сразу пропускает в кабинет и ободряюще улыбается, прежде чем закрыть дверь.

Мужчины сидят в правой части кабинета на кожаном диване, перед ними на журнальном столике стоят несколько пакетов с логотипом ресторана, в котором мы обедали с Евгением, бутылка вина и три бокала.

Разговор мужчин стихает, как только они замечают меня.

Неловко переминаясь, смотрю на одного, потом на другого и густо краснею от стыда, который внезапно проснулся после спячки.

Возможно, вчера я была чересчур смелой?

— Что же Вы стоите? Присаживайтесь, Нина Константиновна.

Голос Евгения действует на меня по-особенному. Хочется подчиняться ему, в то время как Петру — сопротивляться и… дерзить. Жаль, что не умею.

— Мышонок, — перекатывает на языке прозвище, как конфету, — садись между нами, а не с краю, скромненько потупив глазки. После вчерашнего смущаться поздно.

Вспыхиваю и смотрю в упор на мужчину. Если бы могла сейчас, ответила. Невыносимый.

— Петр прав.

Евгений касается моей руки, и по всей поверхности кожи бегут мурашки.