Татьяна ЭЛЬДАРОВА
ГОД ОХОТНИКА
"Сердце радуется, когда пишешь на белой и чистой бумаге из Митиноку..."
Сэй-Сёнагон "Записки у изголовья".
Оказалось так легко - освободиться: всё равно как одуванчик сдунуть.
Ещё раз окинула взглядом своё бедное тело... без сожаления оставила его, полетела к манившему с вершины горы ослепительному сиянию.
И вот - цель совсем близка. Однако, навстречу заструилась фигура.
Мне нужно дальше, дальше... но что-то не пускало: запуталась в одеяниях светлого посланца.
Это была седая женщина. С узкими глазами. В кимоно. Она усадила меня рядом с собой на склон Угура - горы сумерек.
Я даже не удивилась, услышав японскую речь: последние годы столько ждала этой встречи, что и без слов научилась понимать... Взмолилась только:
– Я больше не хочу... Пусти меня, я устала.
– Не нам решать...
– ответила она.
– Но я уже дала жизнь пятерым прекрасным детям! Разве этого не достаточно?!
– Рожать и кошка может...
– Без белил и сурьмы, остроскулое лицо японки, познавшей множество тайн, осветилось мелкозубой улыбкой.
– К самому главному ты даже не приступала.
– Откуда ты знаешь?..
– Поживи с моё!..
– Сэй-Сёнагон вынула из широкого рукава белый платок и приложила его к моей голове, потом к животу.
– Не старайся сбиться с цели.
Меня снова неудержимо повлекло к свету на вершине Угура.
Но Сёнагон усмехнулась. Так смеются над бесплодными усилиями любимых людей.
– Возвращайся! Его можно заметить отовсюду... Впредь - слушай только себя. Теперь ты свободна.
– Я возвращаюсь, Сэй-Сёнагон...
– послушно прошептала я.
– Я возвращаюсь.
Теперь мне уже хотелось вернуться! Но как это было сделать?..
И вдруг поняла, всем существом ощутила: "Да вот же - свободна наконец..."
– Идём со мной!
– сказала я.
– Я не вхожа в наши дворцы, но проведу тебя везде, где смогу... Покажу всё, что смогу... как смогу... Надеюсь немало...
Она кивком ответила: "Если хочешь," - распустила по ветру платок, разжала пальцы - он улетел в сторону океана.
И мы пошли...
Часть первая
ъ
Прокрустово ЛОЖЕ
Из-под каблука высунулась беспомощно разинутая роговая челюсть. Уцелевший глаз тускло и многообещающе уставился на Франца.
Франц брезгливо вытер подмётку о персидский ковёр.
Заметить рептилию размером с кофейное блюдце - было несложно, и боковым зрением он даже невольно наблюдал за черепашкой-подростком: своей шахматной скорлупой она достаточно ярко выделялась на паркете. Но Франца так утомил её хозяин, этот революционер-неудачник, так раздражало его подчеркнуто-равнодушное непонимание, что, ритмично вышагивая по светлой комнате, Франц не дал себе труда переступить через маленький живой двигатель. Хруст напомнил давние годы, даже рот снова наполнился слюной: так лопались улитки под детскими сандалиями, когда Игорёша, прячась от наказания взрослых, утаптывал себе лежбище на лугу.
Небрежно бросив: "Виноват!" - он вышел в большой квадратный холл, обрезанный по углам стеллажами с книгами и нотами. Там умело орудовали оперативники.
– Вы закончили, товарищ следователь?
– обратился к Францу один из них.
– Признался?
– Нет пока, - ответил Франц, - да куда денется?! Это он у себя дома, а попадёт ко мне в кабинет - всю его фанаберию как рукой снимет. Покажи, где тут санузел?..
Когда Франц вернулся в комнату, о последней минуте музыканта говорила лишь черепашья смятка, переложенная с пола на рабочую папку Франца... и распахнутая дверь балкона восьмого этажа... Нетрудно было догадаться зачем... Франц не стал смотреть.
Смерть - зрелище неприглядное... Даже оставшись далеко позади, она впечатывается в память, как татуировка в кожу...
Игорь Максимильянович Франц, юрист по образованию, немец по происхождению - не то, чтобы был заядлым охотником, но не пропускал ни одного сезона.
Чуть более двух лет назад он переехал из огромного города в глухой райцентр. Им с дочерью беспрекословно выделили двухкомнатную квартиру, но Лизхен, Елизавета Игоревна, осколок прежней жизни - вскоре уехала в Германию и Франц остался совсем один. Но не страдал, это был сознательный выбор, его собственный выбор старения: тебя никто не знает, и сам ты волен почти ни с кем не общаться.
Нежданно для себя Франц вступил во владение собственным домом. Жители райцентра называли его "Дом Фермера" - так все привыкли ещё когда хозяином усадьбы был Виктор Степнов. Тем более, что инициалы дома не изменились как был "Д.Ф." - так и остался.
Именно дело фермера Степнова разрушило отшельничество Франца. Какой-нибудь архивариус, завязывая на папке тесёмки, дал бы этому делу романтическое название. Например: "Ложе смерти", а может: "Марш Мендельсона".