Жозефина снова кивнула.

– Принадлежит моему отцу.

– Шикарное заведение! Лучшая шоколадная лавка во всем Конневице!

Жозефина улыбнулась, для улыбки в ответ на комплимент – слишком сдержанно.

– Знаю, – сказала она. – Мой папенька. Крупный предприниматель.

Она потушила сигарету о ступеньку, не докурив ее до конца. Я вопрошающе смотрел на Жозефину, но и так было понятно, что отношения у нее с отцом плохие. Ясное дело, иначе она бы не пряталась тут.

– Она потом тебе все объяснит, – сказала Хильма, заметив мой взгляд, и усмехнулась. – По крайней мере, если ты решишь присоединиться к нам.

Я только об этом и мечтал.

Остаток дня пролетел незаметно. Черный ящик, патефон Decca, принадлежавший старшему брату Хильмы, крутил нам музыку на каменных ступеньках до самой ночи. Десятки раз мы прослушали попеременно Goody Goody [10] и Sometimes I’m Happy [11] Бенни Гудмена [12] . И все курили. Я тоже. У Eckstein был омерзительный, но потрясающий вкус. Я был счастлив.

С каждым днем я возвращался домой все позже. К тому, что я много болтался неизвестно где, мои родители уже привыкли, поэтому, наверное, и не заметили произошедших перемен. Возможно, они думали, что это временное явление: бурные радости лета и каникул. А может быть, они сознательно старались не замечать перемен. Во всяком случае, мама довольно редко задавала мне вопросы относительно моего времяпрепровождения, и я всякий раз отвечал уклончиво. А папа и вовсе ни о чем не спрашивал.

Образ жизни моих новых друзей существенно отличался от моего, но большинство из них не видело в этом никакой проблемы. Похоже, только я воспринимал данное обстоятельство как проблему – мне казалось, что я не могу найти подходящий тон, когда, к примеру, Хильма рассказывала о том, как ей не хватает тех денег, которые она зарабатывала на случайных работах. В подобные моменты она сама и особенно Генрих откровенно потешались надо мной. Они не хотели брать от меня никаких подношений. Не то чтобы у меня было много денег, но все же кое-что мне давали на карманные расходы.

– Если у тебя есть лишняя капуста, то давай пустим ее на что-нибудь разумное, – сказала однажды Хильма и сложила губы трубочкой, будто собираясь свистнуть.

– Ты и что-нибудь разумное – две вещи несовместные, – поддел я ее и получил в ответ затычину.

– Нет, надо придумать что-нибудь разумное. Например, обновить тебе гардеробчик. А то ты ходишь как… как пай-мальчик из интерната.

Она пустилась пританцовывать вокруг меня с нахальной усмешкой, но я не поддался на провокацию.

– Почему бы и нет, – сказал я. – А где?

Хильма остановилась и теперь стояла руки в боки.

– В Доме молодежи, конечно. На Нюрнбергерштрассе. Только не говори, что не знаешь.

Я пожал плечами.

– Слышал.

– Слышал, слышал, – передразнила меня Хильма и опять пошла пританцовывать. – А велосипед у тебя есть? Завтра можешь?

– Да. И еще раз да, – сказал я. – Во сколько?

Она опять остановилась и задумалась.

– В четыре у меня. Херманнштрассе, 1, пройдешь через ресторан, звонить Вайсгерберам, понял?

– Понял, – ответил я с подчеркнуто скучающим видом и получил вторую затычину. Мы оба усмехнулись.

На следующий день я пришел в назначенное время в назначенное место. Звонок был тугой, кнопка впивалась мне в палец, как тупая игла. Но я быстро утешился, потому что уже через несколько секунд передо мной стояла Хильма.

– «Золотая корона», приличное заведение, – изрек я, проходя через ресторан на первом этаже. – Мои родители сюда любят захаживать.

Хильма деловито кивнула.

– Да, сносное. Иногда нам даже кое-что перепадает из кухни. – Она подмигнула. – Ну что, двинулись?

Мы тронулись в путь. По дороге болтали. Ехать двум велосипедистам рядом запрещалось. Нам было наплевать. Мы были Хильма и Харро.

Проехав мимо Баварского вокзала, мы остановились. Вот она, наша цель. «Одежда для молодежи» – было написано над гигантскими входными дверями – такие бывают в соборах. Какого цвета изначально были дверные ручки, определить уже было почти невозможно. Миллионы молодых людей побывали тут, расставшись с последними пфеннигами.