– Ты... ты почему еще в штанах?!
– дыша страстью, шипит она.
– А ну сорок пять секунд отбой!..

Надо ли говорить, что я по-армейски беспрекословно подчиняюсь! Летят на пол куртельник, камилавочка... Со штанами заминка. Веревочка, которой я, страшно исхудав, стал подпоясываться в концлагере, героически срезанная мною с флагштока на плацу, вражеская бечевочка, как на грех не развязывается.

– А ч-черт!

Сверкнув зубами, она хищно нагибается. В поясе отпускает.

– Ну где, где он там у тебя?..

– Ой... в смысле - о-о!.. А нравственность?! Как же быть с нормами нравственности, Даздраперма Вене...

– Р-равняйсь!
– подминает она.
– Сми-рна!.. И чтоб - как штык!.. Чтобы - стойко, несгибаемо!.. Слы-ыши-иишь?! И чтоб - не рыпаться! А то тут один... рыпнулся... ф-фу!.. так я его вот этими вот... вот!.. вот это я понимаю!.. вот этими... ру... ка... ми!.. я сама... сама! Я сама, Тюхин!.. У-ууу!.. Ф-фу!.. Отстань, дай отдышаться... А ну кончай! Кончай, кому говорят!.. Ты что, сдурел, что ли?! А ведь я ему, гаду, тоже говорила: кончай, Георгий, играться с огнем, измены не потерплю!.. Ой!.. Ой, Тюхин, не балуй, у меня там запалы ввинчены... Жорка, - сказала я, - задушу, если чего, вот этими вот руками!.. Ух!..

– Неу...
– зеваю я, - неужто изменил?.. Это кому, это тебе-то?!

– Кабы мне, Тюхин! Кабы только мне! Ну дала бы разок-другой в глаз для отстрастки и помирились бы по-свойски, по-супружески...

– По-супружески?.. Ты это про кого, Даздрапунчик?!

– Про Мандулу, про Жорку, а то про кого же?!

– Про Ма... О!.. О, Господи!
– я падаю на пол.

– Вот и я, Тюхин, чуть в обморок не брякнулась! Он ведь что, он ведь, вражина, Родине изменил!

– Ро... Господи, Господи!..

– Да ты не бзди, Тюхин, - приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

– Убила?

Даздраперма гоготнула:

– И в землю закопала! А тебя, дристуна, и убивать не буду - сам когда-нибудь подорвешься: у меня там противотанковая... Слы-ы-шишь?!

...обхвативши голову, постанывая, мучась угрызениями. Господи, Господи!.. Где я?.. Что это за спиртягу она мне подсунула?.. И почему так темно?.. О-оо!..

Я щелкая позолоченной, с гравировочкой: "Д.В.П. от Г.М." - зажигалочкой. Лестница, дверной звонок с красной пупочкой, медная табличка. Рядом с дверью, на коврике, свернувшись клубочком, спит верный Шипачев. Я перевожу дух...

Ну что, Тюхин, гад, сволочь, подонок ты этакий, - звонить?

Сердце колотится, как дурак в сундуке.

Ну?..

Я нажимаю на кнопку.

Я припадаю здоровым ухом к дверной щели, стараясь расслышать торопливую побежечку, родной топоточек. Господи, как я мечтал об этой минуте там, на жестких нарах концлагеря. Сейчас дверь приоткроется, встрепенутся серые (в меня, в Тюхина!) глазенки и он (она?) радостно закричит в тьму коммунального коридора: "Мама, мама! Наш папка в фронта вернулся!..", и обнимет за левое колено, шалунишка...

О-о!..

И вот шаги... Бренчит цепочка, клацает задвижечка... Уже на полусогнутых, уже готовый привычно сорваться на колени, я замираю... Дверь открывается - Господи, Господи. Господи!..
– и она, моя Идея Марксэновна, вся зареванная, опухшая - нос картошечкой - поддерживая обеими руками несусветный, как из книги рекордов Гиннеса животище, - пеняет мне, аморальному чудовищу:

– Ну где, где тебя черти с утра носят?!

Ноги у меня дрожат, подкашиваются. Дыхание со свистом вырывается из сожранных окопным туберкулезом легких.

– С утра, - хватаясь за косяк, шепчу я, и вскрикиваю, как безумный, и падаю на беднягу Шипачева...

Примерещилась Ираида Ляхина. Голая, потрясающая стержнем, она проскакала мимо на запаленном Афедронове с криком: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Следом пошел снег. Кружась и перепархивая, с неба сыпались серебристые, на лету превращавшиеся в пепел, доллары.

Я проснулся в холодном поту и, растолкав Идею Марксэновну, во всем повинился перед ней.

– Все мы не без греха, - гладя мою седую голову, вздохнула она, и в свою очередь созналась, что если уж и была утром на Литейном, то никак не в женской консультации.

Так произошло покаяние.

Потом я рассказал ей про сон и спросил к чему бы это?

– Должно быть к Победе, - подумав, сказала моя хорошая.
– К нашей, Тюхин, Победе - всемирно- исторической, скорой и безоговорочной!

В коридоре упал тазик. Мы замерли, прислушиваясь...

В эту же ночь я, Тюхин, Виктор Григорьевич, одному мне известным способом преодолев участок государственной границы под кодовым наименованием "Дверь", обманом и лживыми посулами склонил свою тогдашнюю сожительницу Шизую, Идею Марксэновну, к дезертирству.