И вообще - при ближайшем рассмотрении Шарашкин рынок оказался вдруг самым что ни на есть марсельским. Сразу за торговыми рядами, похотливо похлюпывая, покачивались прогулочные яхты чеченских миллионеров. Крикливая толпа пестрела гризетками и кокотками. Формалинчиком и не пахло. Напротив - пахло о'де колоном и чем-то еще, навеки памятным, чем были пропитаны розовенькие салфеточки, которыми воспользовалась одна моя марсельская знакомая. Случайная, разумеется. На прощанье я ей сказал: "Ты это, ты хоть адресочек дай, на всякий случай..." Куда там! Вжикнула молнией, хохотнула, фукнула в лицо колумбийской "беломоринкой" - о-ля-ля, Виктор! И вот я разжмуриваюсь, а она, шалашовка, опять поправляет как ни в чем ни бывало свои кружевные чулочки. "Вот так встреча!" - говорю я, хлопая ее по тощей заднице. И она подскакивает, как ошпаренная, хлопает бесстыжими своими глазищами: "Уот даз ит мин?!" Как будто ничего такого между нами и не было. Будто это и не я вовсе прямо из родного аэропорта рванул к знакомому врачу проверяться!.. Я смотрю ей прямо в переносицу, в лоб и эта курвочка наконец-то не выдерживает, дает слабину, искажается растерянной улыбочкой: о-ля-ля! Ага, проняло-таки! Узнала, мочалка нечесанная!.. Что-что?! Сколько-сколько?! Сто франков? Пардон-мерси, мадмуазель! Экскузе, как говорится, муа! Мы уже однажды получили свое удовольствие...

А если б вы знали, как я обрадовался, когда увидал этого хмыря с лотком на лямке. Опять живого, опять целого и невредимого.

– Здорово, покойничек!
– радостно воскликнул я.

Глаза у Померанца воровато забегали:

– Так вы, значит, вопрос ставите - покойничек... А аргументы есть? Ах, нету! Тогда какой же вы гуманист после этого?!

– Что верно, то верно, - согласился я, - гуманист из меня, из Тюхина, аховый. Лимончики у тебя, козла, имеются?

Померанец обиженно поджал губы.

– Ассортимент перед вами.

Ассортимент проходимца был столь же убог и подозрителен, как и уровень его социально-политического самосознания. В наличии имелись всего лишь три вещи: пластмассовая вставная челюсть, паспорт гражданина СССР и большая серая пуговица. Я ее сразу узнал. И схватил!

– Ты где, корзубый, мою четвертую пуговицу взял?
– давясь от злобы, прошипел я.
– На Литейном?

– Вот какая постановочка!
– оживился профессиональный провокатор. Значит, вы заявляете, что эта пуговица ваша?

– Моя!

– А зубной протез, случайно, не ваш?

– Тоже мой!

– Та-ак! Так вы, стало быть, вопрос ставите!.. Может, и паспорточек ваш?
– и с этими словами он, сардонически ухмыляясь, щелкнул своим длинным покойницким ноготочком по документику. В запале полемики я купился. Я взял его в руки, открыл и остолбенел от неожиданности. Грустная, усатая, с большими, как турецкие маслины, глазами и узеньким лбом физиономия глянула на меня с фотографии. И вот еще какой знаменательный факт выяснил я, ошалело листая липовую ксиву. Родились мы с владельцем рокового, черт знает откуда взявшегося в моей квартире пальтеца - год в год, месяц в месяц, день в день - 20-го октября 1942 года! Мало того, в графе "национальность" в паспорточке, вопреки очевидности, значилось - "русский". Сглотнув невольный комок, я уже собрался было бережно спрятать его запазуху, но скорый на руку коробейник опередил меня.

– Ну уж нет уж!
– выхватив у меня драгоценную реликвию, окрысился он.
– Может, скажете и фотоснимочек ваш?

И тогда я взял его, гада, за яблочко и сказал:

– А то чей же?!

Он пригляделся ко мне повнимательней и уже не был столь категоричен:

– Ну, вообще-то, если налепить усы, брови... ежели атропинчику в глаза, ну и лоб - кувалдочкой...

– Отдай!
– прохрипел я.

– Не могу - он казенный. Вещественное доказательство.

– Тогда продай.

– Ах, так вы вопрос ставите, - встрепенулся торгаш.
– А раз так, раз имеет место попытка подкупа при исполнении - два миллиона!

– Чего, рублей?

Подлец Померанец даже обиделся:

– Ну уж не карбованцев же!..

Сошлись на двадцати протомонгольских тугриках.

– Пережиток рыночной системы!
– скрипнул зубами я.

– А ты - валютчик!
– пробормотал он, воровато озираясь и пряча.

Мы с ним разошлись, как разведчики после конспиративной встречи - в разные стороны, быстро и не оглядываясь. Он - прямиком в черный, без номерных знаков, фургон, причем дверь Померанцу, как я увидел в витринном зеркале, открыла большая волосатая ручища, - он, аферюга, на доклад к начальству, а я дальше - за лимончиками, за извечно дефицитными цитрусовыми, которыми здесь, в райской стране Лимонии, что-то и не пахло.

– Лимоны есть?

– Лимонов нет, есть "Это я - Эдичка!" Э. Лимонова.

– Почем?

– "Лимон" штука.

– Щас как залимоню!..

– Ша!.. Ша!.. Тогда берегите свои нервы, читайте труды по лимнологии!

– По чему, по чему?

– Люди, та налейте ж вы ему лимонаду, он перегрелся на климате!

– Граждане, читайте стихи поэта В. Салимона, благотворительно воздействующие на лимфатическую систему!

– Держите его, он климактериальный!

– Лимбом его, лимбом! И в - Лиму!

– На Калимантан!

– Пардон!.. Сорри!.. Звыняйте, дяденьку!.. Иншульдиген!..

– Ты шо, сказывся, чи шо?!

И вот я мечусь, как угорелый, по Шарашкиному рынку моего детства натыкаюсь, наступаю на чьи-то ноги, извиняюсь, отругиваюсь. И он в ответ матюгается, хохочет, расступается, как Дыраида, дыхает сивухой, смыкает по карманам - где он, где мой документик? во сюда его, в носок!
– он галдит, гакает, шарахает мне кулачищами по горбу - тысячесудьбый, тысячесмертный послевоенный рынок, где ведро абрикосов стоило рупь, а человеческая жизнь - и того дешевле.