— Все, Воскресенская, — не выдержала директор. — Живо иди на урок. Будешь ты мне тут еще ерничать. Совсем мать распустила! — крикнула она сквозь щелку закрывающейся двери.

Глава II

1

На протяжении всего рабочего времени, выход на задний двор школы был открыт. Им пользовались все курящие школьники: проходили вдоль корпуса и заходя за него становилось около ворот, которые оставались неизменно закрытыми во всякое время.

Было время, когда администрация решила начать борьбу с курением самым что ни на есть неподходящим образом — закрыть дверь во двор. Это было зимой, год назад, когда Аня училась в восьмом классе. Тогда по коридорам из туалетов каждую перемену катились густые серые кубы, создавая дымку как при тумане. Сами уборные стали напоминать газовые камеры, в которых и минуту нельзя было простоять, чтобы не ощутить неприятную тяжесть в легких, сухость во рту и жжение в глазах. Одежда, впитывая едкий табак, прочно источала от себя его запах. С месяц потребовалось администрации, дабы понять, что ни численность курящих не уменьшилась, и сами курящие курить меньше не стали, а потому дверь разомкнула свой замок и услуги школьного двора стали вновь всем доступны.

Светлова Лена уже стояла около ворот, когда показалась Аня в своей темно-зеленой куртке со множеством карманов и сумкой через плечо. Шла она как обычно, не спеша, в то время как Лена, увидев сообщение на телефоне, отпросившись выбежала, не сумев накинуть на себя куртку. Прохладно, моросит, поддувает неприятный ветер, а она лишь в юбке да светлой тоненькой блузке, стоит, сомкнув руки на груди — вся замерзла и трясется.

Воскресенская сразу заметила ее поблеклый взгляд, напряженные губы и бледность застывшего лица. Если не быть в курсе, почему столь любвеобильная, жизнерадостная девочка как Лена имеет сейчас такой болезненный, депрессивный вид, можно подумать, что она замерзла до полусмерти и вот-вот может упасть мертвая наземь. Но Аня то ее знает эту свою полярную в настроении подругу. Лене, кажется, не дано прибывать где-то посередине: либо она все на свете любит, всем любуется и всему радуется, либо даже самое прекрасное, самое ею любимое становится безразлично или вовсе противно. Это состояние, которое она называла хандрой, заставляет Лену прятаться в себе, закрывая дверь и окна своего существа, и сидеть так во тьме — в мире серых оттенков, до тех пор, пока створки окон сами, не утомившись мраком, устало не приподнимутся и не впустят ослепительный свет, озаряющий красочно исписанные стены дома.

Когда створки закрыты, душный, застоявшийся воздух пропитывается жалостью к себе, руки опускаются, сознание сужается вместе с желаниями и чувствами. Как бы ни было тяжело Лене, привычка, заведенная в ее семье — выглядеть всегда прилежно, опрятно, а в школе еще и строго, срабатывала подобно простому и надежному механизму. Белый верх, темный низ — как этическая заповедь для Лены, собирающейся утром на уроки. Еще с год назад она сменила прическу и теперь у нее не длинные, как у Ани волосы по самые лопатки, а все те же, черные, лоснящиеся, но прической под каре с прелестной челкой на тонкие брови, которая только подчеркивает ее выразительные голубые глаза.

Достав из пачки сигарету и зажигалку, Аня, ничего не сказав, закурила. Как будто не замечая Лены, она повернулась, чтобы оглядеть верхушки деревьев: может быть галка еще где-то здесь, наблюдает за ней, или ждет. Может быть она увидела, что Аня покинула тесный кабинет и давящие стены школы: убедилась, успокоилась и полетела дальше, свободная, ни чем не скованная птица.

— Уже уходишь? — спросила Лена.

— Ага, — присматриваясь к скрюченным голым ветвям деревьев, оживленно сказала Аня. — Была бы ты нормальной, вместе бы сейчас ушли, — добавила она, зная, что никогда бы не взяла подругу с собой.

Светлова ничего не ответила. Она стояла сутулясь, прижав руки к груди; зубы принялись подбивать в такт с дрожью тела.

— Противно на тебя смотреть, — обернулась Аня. — Рожа бледная, как сидушка унитаза. С такой мордой только на улице побираться, и то стороной будут обходить.

— Ладно, я пошла, — сморщив губы, сказала Лена.

— Делай так по чаще. Может быть вид дурочки разжалобит кого и дадут тебе в морду, чтобы поумнела. Да постой ты! У меня теперь ключи от крыши, я замок туда повесила. Пойдем сегодня?

Лена прикусила левую губу.

— Обязательно туда?

— А куда еще! Это лучшее место во всей этажке, да и в нашем захудалом городке тоже, — иронично проговорила она. — Теперь крыша — моя личная собственность. Вот же они удивляться, когда увидят на двери замок, — улыбнулась Аня.

— Кто?

— Не знаю, но ведь туда кто-то же ходит.

Тяжело вздохнув, Лена задумчиво посмотрела в сторону — уйти бы сейчас домой, задвинуть шторы, закрыть дверь своей спальни, упасть на кровать и накрыться одеялом с головой, чтобы ничего не видеть и не слышать, и спать, спать до самого утра, уткнувшись лицом в подушку. Оставаться одной у себя в комнате и чтобы никто не тревожил, не звал, не спрашивал: как дела.

— Славно, — одобрительно сказала Аня. — Тогда, как обычно.

— Хорошо, — злясь на себя и на Аню проскрежетала сквозь дрожащие зубы Лена. Всякий раз, когда Светлова тщетно пыталась найти в себе силы, чтобы наконец отказать Ане и настоять на своем — ну хоть попробовать, — она начинала перебирать в голове случаи, когда сказала подруге: «нет, у меня другие планы», или бы соврала, сказав: «ой, я же маме обещала…» Но нет, Лене обязательно надо промолчать и с огорчением вздохнуть, что стало восприниматься Аней как безоговорочное согласие.