Вырвали не Бога, а забрали мечту.

Не душа скорбит, а нейроны в мозгу.

Это часть вторая,

где я играюсь с марионеткой, несу всякую пургу Таньке и избавляюсь от одиночества.

Все лестницы ведут вниз!

Выйди, не стой, присядь со мной.

Может быть среди нас двоих,

Не ты один покрылся чернотой.

Посмотри, я тоже? Повернись!

Не молчи. Видишь эти слезы?

А израненные руки? Смотри!

Не отворачивайся! Ну хоть солги!

Ну скажи, что во мне осталось;

Есть хоть капля былой чистоты?

Из ранних записей Воскресенской Ани

Холодное воскресение августа

— Ты должен меня удочерить, — выкрикнула Аня и стала ждать, но в ответ лишь оскорбительная тишина. Только ливень, стуча, все продолжал понапрасну хлестать ленивую землю. Знал бы он, что земля слишком похожа на людей, по природе своей глухих, слепых и бесчувственных. Нет им дела, кроме своих мелких забот, раздутых до всеобъемлющих размеров, как нет никакого дела земле — лишь разевать рот и проглатывать в свои недра скошенные временем плоды.

Казалось, вместо того, чтобы помещению наполниться невидимым, но ощутимым волнением; вместо того, чтобы воздух, пропитанный запахом кофе, неудержимо задрожал от оброненных Аней слов; за место этого все только замерло, еще более притихло, насторожилось и прислушалось.

Немного переждав, пока пройдет волнение, Аня, выпрямив спину, немного вытянув шею и расправив скованные плечи, обернулась к стойке. В ее глазах блеснула злоба. Как около двух месяцев назад, когда она только поступила в клинику и раздраженно подбирала подходящее место для каждой своей вещи в тумбочке, так и сейчас — Аня снова почувствовала себя подобием какого-то невидимого сквозняка, незаметно проскользнувшего по полу помещения. Опять ее никто не замечает!

Положив на спинку стула правую руку, Аня возмущенно оборвала затянувшуюся тишину:

— Ты слышал, что я сказала? Тебе надо меня удочерить! — с расстановкой проговорила она последнюю фразу.

Из проема показался вялый, апатичный лицом Николай с теми же безразличными на нем глазами. Подойдя к стойке, он уперся руками в прилавок и скучающе-прохладным тоном спросил:

— Из дома сбежала?

— У меня мама умерла, — проговорила Аня, немного потупив свой злобный взгляд. Но слова, ею произнесенные, звучали как обыкновенная констатация сухого факта, словно не совсем ее касающегося.

Обратно собрав тишину, Николай присмотрелся к Ане.

— Я же вижу, что ты врешь, — не шелохнувшись сказал он.

— Что-о-о? — заревела в негодовании Аня, подскочив с места. — Она позавчера умерла! Я в больнице лежала, когда это случилось! — Отведя руку в сторону, она указывала пальцем в пол, будто на нем лежит какое-то неоспоримое подтверждение ее слов. Взгляд ее не отрывался от Николая. — Ты не имеешь права так говорить про меня. Я еще та тварь — я знаю! Я постоянно вру, но сейчас ты не можешь так говорить про меня. Урод! — не выдержала она, оглянулась на стол и хотела что-нибудь схватить, чтобы кинуть этим в лицо Соболева.

— Успокойся, — повысил тон Николай. — Вот же нервная, — усмехнулся он.

— Нервная?! — опять вспылила Аня, сделав шаг вперед. Из-за общей усталости она плохо владела собой. Воскресенская с трудом сдерживала свои порывы и ей понадобилось не мало усилий, чтобы не начать бросаться в эту безразличную физиономию чем только попало. — У меня вся жизнь на хер полетела, а ты говоришь, что я вру! Вы все такие… уроды! На словах готовы, а на деле… На деле ты ведь тот же паук! Только и высматриваешь, кого бы сожрать…

— Да успокаивает ты! — негромко ударил кулаком по столу.

Аня замерла на месте, будто очнулась от какого-то приступа. Лицо ее стало бледным, цветом чистой бумаги, и казалось высеченным из камня. Неподвижный ее взгляд впился в лицо Николая.

— Как тебя зовут то?

— Анька по-моему… теперь, — неуверенно сказа она.

— Хочет кофе, Аня?

— Давай, — как завороженная отвечала, двигая только челюстью и губами.

— Только сядь и успокойся, — сказал он, и добавил: — Аня.