Я увидел сверкание чешуи шметтерлинга, он кружил над нами, высматривал, присматривался.

– Взлететь?
– спросил Степан.

– Не надо, - сказал я.
– в небе он скорее разберется, что ты не...
– я усмехнулся, - ворон...Ты гляди, какие он фигуры высшего пилотажа выдает...

– Да, - тихо выговорил Степан, - как... красиво...

Шметтерлинг почти не махал крыльями, он распластывал их так, точно хотел обнять землю, и скользил по небу сверкающим острым ножом; порою он сильно взмахивал крыльями, потом складывал их и превращался в рвущий воздух в клочья, отливающий золотом снаряд, в сияющую ракету.

– Если он так умеет летать, - совсем тихо сказал Степан, - для чего ему убийства, кровь, власть над другими, способность причинять им боль?

– Он не понимает, что это так здорово, так счастливо - летать, объяснил я, - для него это - как дышать, как есть...

– Нет, - возразил Степан, - ты, папа, не можешь об этом говорить...Ты ведь не летаешь... А я летал... И я могу сказать, что это - совсем не то, что дышать или есть.

Шметтерлинг камнем упал вниз - и приземлился шагах в десяти от нас.

Он стоял, приминая траву, вонзаясь когтями в покорную ему землю. Он чуть расправил перепончатые крылья, выпятил грудь - древняя хищная птица, знающая радость полета и сладость убийства.

Он чуть приоткрыл длинную пасть, усеянную мелкими зубами, - и я ужаснулся тому, как он похож на Степана...

– Иди, - шепнул я, - иди...
– и, не таясь, вскинул огнемет.

Степан неуверенно, осторожно пошел вперед.

Шметтерлинг выкрикнул нечто гортанно-радостное, шире-шире распахнул крылья, так что перепонка, казалось, готова была лопнуть, и сквозь нее, как сквозь полупрозрачную ткань, стал почти виден далекий лес...

Шметтерлинг заплясал на месте, вертя длинной толсто-змеиной шеей, вскидывая хищные огромные птичьи лапы.

Так пляшут журавли. И пляска эта прекрасна, ибо журавли оперены и легки.

Шметтерлинг был голокож и тяжел. Его пляска была карикатурой, осмеянием пляски журавлей.

И я бы мог засмеяться, мог бы испугаться, если бы мой сын не был бы похож на него, не был бы ему подобен.

Степа шел встречь уже почти забывшему себя от радости монстру, шел нелепо, неуклюже подтанцовывая.

Я встал чуть сбоку, вскинул огнемет и в извивах, в изгибах изумрудной, переливающейся драгоценным сиянием шеи увидел темное, то увеличивающееся, то сжимающееся пятно, пятно беззащитности.

Я опустил огнемет, положил его на землю.

О таком счастье можно было только мечтать. Тоненьким лучом из штраллера попасть в пятно беззащитности, если вот оно, словно дразнится, натягивается и скукоживается - да это задачка для замордованного "младенца" из роты, а не для "отпетого".

Я срезал шметтерлинга.

Он погиб мгновенно. Раззявил зубастую пасть и лег почти неслышно в высокую, начинающую желтеть траву.

Он лежал вытянувшись, перепончатые крылья обвисли. Он был мертв и в целости... такой экземпляр.

Я посмотрел на Степана. Он ничего не говорил, просто глядел на убитого - и я понял, что не буду доставлять тело в подземелье. Пускай лежит здесь...

– Пошли, - сказал я, - мы свое дело сделали...

– Сейчас...
– отрешенно, будто сам с собой, ответил Степан, - сейчас...

Нелепо, по-птичьи, он скок-скок - приблизился к шметтерлингу - и вдруг с силой, опять-таки по-птичьи, словно клюнул, ударил шметтерлинга вытянутой пастью, потом рванул его тело лапой, похожей на когтистую, безволосую, покрытую зелеными круглыми чешуйками обезьянью лапу, вцепился когтями в крыло шметтерлинга.

– Дрянь!
– заорал Степан.
– Тварь! Зеленая тварь! Людоедка! Падаль!

Он бил и терзал бездыханное тело. Он превращал его в зеленые, сочащиеся черной кровью лохмотья.

Потом он остановился.

– Степан, нам запрещено мучить. Наше дело - убить или захватить в плен.

– Это, - тяжело дыша, сказал Степан, - вам запрещено, а мне - можно.

– Но ты, - спокойно ответил я, глядя в его человеческие страдающие глаза, - ничем фактически не отличаешься от нас. Ты говоришь на том же языке, что и мы - и подчиняешься, следовательно, тем же законам, что и мы...

– А она, - Степан мотнул головой, указал на растерзанные останки, - она смогла бы говорить на нашем языке?