– Тоже мне запрет, - фыркнул Валя, - да мне хоть всю эту змейку в марципан запеки, - я ее все равно есть не стану.

– Не скажи.
– покачал головой Тихон, - эти друзья из пустыни... А там, если даже такая прелесть приползет - и то радость.

– Слушай, - Мишель чуть отодвинулся от совсем нависшей над ним пастью, - а жевать она нас не будет?

В ту же секунду, будто услышав его вопрос, к "гусенице" кинулись воины, вцепились в шкуры, рванули - и сшитые шкуры тяжело повалились на землю, и перед нами стояли смуглые обнаженные девушки, тяжело дышащие, запыхавшиеся...

– О, - обрадовался Федька, - это все нам?

И стал подниматься.

– Сидеть, - прикрикнул на него Тихон, - тебе же было сказано: никаких фруктов... Посланец же Неба, понимать надо, а вскакиваешь, как все равно...
– Тихон покачал головой, - ну и поднабралась у вас команда в Северном истерики да бабники, психопаты вместе с невротиками.

– На южан погляди, - обиделся Мишель, - в цирк ходить не надо, взглянешь и обомлеешь...

Воины и девушки двинулись тем временем навстречу друг другу, медленно поднимая руки...

– А, - сказал Федька, - так тут представление продолжается! Так бы и сказал. Предупредил бы, а то я бы кайф сломал.

– Сейчас, - заметил Тихон, - ничего интересного... Просто групповуха.

– Ага, - догадался Мишель, - торжественная часть кончилась. Начались танцы.

Зарокотали барабаны. Тихо, чуть ли не шепотом. И как-то вовремя зарокотали, в тот именно момент, когда воины и девушки, тесно сцепившись, повалились на шкуры.

– Нет, - решительно сказал Федька, - я этого безобразия никак терпеть не могу. Тиша, можно мы дальше представление смотреть не будем?

Тихон кивнул:

– Разумеется. Сейчас пойдем отдохнем, а завтра со Слонозмеем потолкуем.

– Слышь, - спросил Валентин Аскерханович, - а какая-нибудь кличка у Длинношеего есть?

– Ну уж и кличка!
– усмехнулся Тихон, - Не кличка, а имя. Уважительнейшее обозначение - Нахтигаль.

– Этто еще что за нежности?
– изумился Мишель.

– Именно нежности , - подтвердил Тихон, - "Соловьиная трель" вот что это за нежности. Вернее сказать, - "Ночная трель".

Обратно пошли не к пещере, а к ракете. Надо было посмотреть сетку, в которую завтра заворачивать Нахтигаля.

...Мы развернули кусок опасно поблескивающей, переливчатой мелкой сети.

– Нормально, - сказал Тихон, - только бы швырнуть как следует. Подъемник как? Исправен?

Сеть не просто поблескивала. Она будто дышала. Поднималась и опускалась, точно под ней было невидимое море или будто она была частью моря.

Мишель не успел ответить.

– А это что?
– Диего протянул руку и коснулся двух то вспыхивающих, то гаснущих ячеек сети.

Они и впрямь вспыхивали и гасли слишком резко, нервически, отчаянно.

Мишель принагнулся и выругался.

– Мать!
– только и смог выговорить он.
– Мать!.. Я этого хрена со склада наследства лишу...

– В чем дело?
– спросил Тихон.

– Полюбуйся, - Мишель ткнул пальцем в две нервические ячейки, - если бы не "младенец", были бы мы завтра красавцами.

– Что же вы, - сухо заметил Тихон, - когда со склада продукцию брали не проверили?

Я спросил:

– Может, рискнуть?

Я спросил так и тотчас испугался. Такие вопросы "младенцу" не полагались, но Мишель ответил:

– Нет, Одноглазый, - сеточку надо штопать. Порвет и еще как порвет-то. А кинувших, накинувших на фиг потопчет, если они его, конечно, огнеметами не окоротят.

– А они его, - веско заметил Тихон, - не окоротят, потому что он нужен живым.

Валентин Аскерханович подсек правой рукой левую в локте и покачал на сгибе:

– Вот, - объяснил он свой жест, - я в жертвы науки идти не собираюсь. Если эта туша на меня попрет, я разрежу ее пополам. Мне моя жизнь дороже.

– Чести "отпетого", - добавил Тихон.

– Вот именно, - согласился Валентин Аскерханович, - лучше быть нечестным, но живым, чем честным, но мертвым.

Я глядел на репродукцию любимой картины Федьки, приколотой к стеночке: обнаженная пышнотелая женщина чуть придерживает на плечах огромную медвежью шубу, так что кажется, будто огромный опасный мохнатый зверь навалился на эту даму - и тут же размяк, раздобрел, расплылся и превратился в удобную теплую шубу. А может, и не то, может, художник хотел сказать сочетанием меха могучего зверя и беззащитного тела женщины нечто другое? Что, мол, она опасна, как этот медведь, убитый ради нее, для нее?