Дежурный подал команду вполголоса, но в тот же миг заскрипели и заходили ходуном поставленные в два яруса железные кровати. У двери на тумбочке стоит сплющенная снарядная гильза, заправленная бензином и солью: заколыхалось ее коптящее пламя. Раньше всех выбегают из барака в нижних рубашках обитатели первого яруса, и уже гремит умывальник. На улице зябко и темно: луна спряталась за горы, из-за густого тумана не видно даже "монастыря". Федя Артемов спросонья влетел в лужу, беззлобно чертыхается. А другим от этого весело:

– Федя не в такт попал!
– намекают на вчерашние танцы. Ополоснув наскоро лицо, влезаем в теплые комбинезоны, потуже затягиваем пояса с пистолетами, шлемофон с планшетом в руки - ив столовую. Она в этом же бараке, дверь рядом. Наш ранний завтрак - чай с куском хлеба и маслом. Хорошо пропустить с утра стакан горячего чайку, ведь на сон грядущий столько махорки искурили!

– Кушайте, кушайте, - суетится официантка. Бегает от стола к столу с большим чайником, подливает. А под окном уже хрипло сигналит полуторка командир торопит. Дожевываем на ходу, выбегаем из столовой и залезаем в кузов.

– Все на месте?
– подает из кабины голос Холобаев.

– Все!

Полуторка дернулась и покатила на стоянку. Два луча от фар уткнулись в непроницаемую молочную пелену, близоруко шарят по глубокой слякотной колее.

Почти вплотную подъехали к крайнему капониру, - там темнеет силуэт расчехленного штурмовика. Один из летчиков спрыгнул с грузовика - тронулись дальше. Короткие остановки у каждого самолета.

Мой механик Темнов стоит около винта, докладывает о готовности самолета. После этого я обязан проверить контровку взрывателей бомб и "эрэсов", посмотреть, сколько бензина и масла в баках и многое другое... Я верю этому старательному технику, но инструкция строго предписывает летчику контролировать доклад. Что я и делаю.

Сижу в кабине. Щелкнул переключателем приемника - послышался легкий шорох в шлемофонах и голос командира: "Запуск!" По этой команде один за другим зарокотали моторы 36 штурмовиков, по долине прокатился мощный рев. Молотим на малых оборотах, ждем другой команды. Вот и она: "Огонь!" Почти одновременно затрещали пулеметы, заработали пушки. Яркие трассы вспороли пласт приземного тумана и засверкали в предрассветном небе.

Потом все стихло. Тусклый свет фар снова ползет от одного самолета к другому: собирают летчиков и везут к блиндажу - нашему КП.

– Сегодня полку боевая готовность!
– объявил командир.
– Третьей эскадрилье ждать боевой задачи здесь!

Мои летчики один за другим забрались на нары - досыпать и ждать боевой задачи. Видны только их ноги. Одиннадцать пар сапог, по которым узнаю многих. "Хромачи", заляпанные грязью, - Феди Артемова; просторные солдатские с большими подковками на каблуках - Миши Ворожбиева; "кирзачи" сорок пятого размера - белобрысого Коли Седненкова; с короткими голенищами, собранными в гармошку, - удмурта Васи Шамшурина. Эти ребята воевали еще в Донбассе. Остальные сапоги - сержантов, и среди них - Ивана Остапенко. Неразговорчивый он сегодня с утра, что-то на сон потянуло. Это от волнения: сегодня ему предстоит боевое крещение...

На столе два телефонных аппарата. Тот, что в зеленом ящичке, - с пронзительным звонком - для связи со стоянками эскадрилий. Часто заливается его звонок, однако никто из спящих летчиков на это не реагирует. Но вот тихонько пропищал зуммер другого, черного аппарата, и тут же на нарах зашевелились сапоги. "Может, из дивизии ставят боевую задачу?" Дежурный, зажав ладонью трубку, тихо отвечает:

– Туман у нас еще держится...

...Уже второй завтрак в бидонах доставили на КП. Летчики проворно слезли с нар, выбежали из душного блиндажа на свежий воздух, у каждого в руке тарелка. А туман только чуть приподнялся от земли и тонким пологом повис над долиной, скрывая вершины Терского хребта. Вылета пока не предвидится...

Повеселели подкрепившиеся летчики, потянуло на разговор. Обступили Ивана Остапенко, тот рассказывает очередную историю, как он из училища к нам в гвардейский полк попал.

– Полетел это я самостоятельно в зону на виражи...
– Остапенко сделал многозначительную паузу.
– Крутился, крутился, глядь - за мной какой-то самолет увязался. Присмотрелся, а у него консоли крыльев желтой краской выкрашены. Меня словно жаром обдало: фриц! Как же это он до самого Уральска дотопал? Да еще собирается в глубоком тылу Ивана срубить! Я с перепугу так крутанул своего "Ильюшу", что вниз головой повис на привязных ремнях, мотор захлебываться начал. Убрал газ и успел подумать: "Ну вот, Иван Петрович, и отлетался!" А самолет уже сам нос опустил, в глобус нацелился. Высотенка у меня, правда, еще была... Пока соображал, что произошло, - опять горизонт увидел. Тут только понял, что у меня переворот через крыло получился!

Пошел на посадку ни живой ни мертвый. Приземлился. Смотрю, а вслед за мной тот самый самолет с желтыми консолями садится. Это, оказывается, курсант на ИЛе с соседнего аэродрома блуданул - у них так самолеты размалеваны - и прицепился ко мне, как к поводырю.

"Нет, - думаю, - ни за что не признаюсь инструктору, что недозволенная фигура у меня с переляку вышла. Чего доброго, еще отчислят за проявление боязни в воздухе".

Сбрехнул я, значит, что переворот сделал преднамеренно, и в тот же день от начальника училища генерала Кравцова за воздушное хулиганство десять суток губы мне... А среди курсантов слух пошел: в училище второй Нестеров объявился, фигуру высшего пилотажа на штурмовике сделал. От этого отчаюги можно ждать, что и мертвую петлю завернет...