Звуки гигантского оркестра захлестнули Красную площадь, волной прокатилось ликующее "ура".

Торжественный марш. Вслед за Знаменем Победы, реявшим в канун Первомая на куполе рейхстага, один за другим шли фронты.

Оркестр вдруг смолк. В наступившей тишине послышалась тревожная барабанная дробь... И тогда хлынул ливень. А двести солдат один за другим печатали шаг, направляясь к Мавзолею. У каждого в руках склоненное к земле древко вражеского штандарта - полотнища волочатся по мокрой мостовой. Их швыряли на камни к ногам победителей.

И снова грянул победный марш. Последний фронт вступил на Красную площадь. В замыкающих шеренгах шли девушки-санитарки. Я увидел шагавшую крайней стройную высокогрудую блондинку в пилотке набекрень. Я вздрогнул, вспомнив траншею под Нырковом, двух солдат из батальона Мисарова, сообщивших о том, что медсестра Люда утонула в Дону.

"Люда! Люда!" - чуть не вырвалось у меня из груди. Но мы печатали шаг, держа равнение. Так хотелось, чтобы хоть самолеты напомнили ей обо мне, но воздушного парада из-за непогоды в этот день не было...

Ничто не забыто...

Было это совсем недавно.

Мне снился долгий и хороший сон: будто писал я рассказ для детей.

Писалось невероятно легко, как никогда не бывает наяву. Нужные слова складывались в ясные предложения, ровные строчки одна за другой ложились на белые листы - большая стопка уже лежала на письменном столе, - и я наперед знал, о чем буду писать дальше и как закончу этот рассказ.

И тут я услышал звонок... Открыл глаза и пожалел, что это был только сон. На улице еще стояла морозная темень раннего утра, редкие окна в соседних домах светились за занавесками.

Мелодично вызвонило у двери. Вскочил с дивана, но раньше меня в коридоре оказалась жена. Запахивая халатик, она уже гремела дверной цепочкой

"Что за ранний гость? Может, однополчанин нагрянул проездом или кто из родственников в столицу прикатил? Почтальон со срочной телеграммой?"

Я прошмыгнул в ванную, чтобы успеть наскоро ополоснуть лицо.

– ...Дома, дома, - слышу обрывки тихого разговора.
– Проходите сюда...

Послышался щелчок выключателя в моей комнате. Я вышел в коридор, вопросительно глянул на жену.

– Кто-то к тебе, - сказала она тихо. "Значит, не однополчанин: жена знает их всех".

Около письменного стола, на котором в беспорядке лежали исписанные накануне вкривь и вкось, правленные по нескольку раз листы, стоял разутый, в одних носках, приземистый человек с рыжеватыми волосами. Руки - словно рычаги. Лицо его мне не было знакомо.

Нежданный гость при моем появлении не тронулся с места, не проронил ни слова, а только взглянул усталыми глазами.

Я протянул ему руку, почувствовал в своей ладони его шершавую, настывшую на морозе широкую кисть, удивился вялому ответному пожатию, а еще более тому, что он при этом не назвался. Предложил незнакомцу сесть, но он ответил: "Да я уж так..."

Спросить его фамилию и о цели прихода - неудобно, поинтересоваться здоровьем - тоже не подходит... Я протянул пачку сигарет.

Мы стоя закурили, и только теперь мой ранний гость представился. Но его фамилия мне ни о чем не говорила. Я молча сосал сигарету, выжидал, что дальше скажет этот неразговорчивый человек.

– Я проездом, - заговорил он.
– Мне скоро на другой поезд, поэтому решился в такую рань побеспокоить по одному важному делу.

– По какому?
– спросил его и подумал: "Спешит человек, а гам долго раскачивается".

– Я как-то писал вам, - сказал он.
– Помните? Но я, как на грех, не мог вспомнить, когда и о чем писал этот человек. У меня хранится несколько пухлых папок с письмами от однополчан, родственников погибших, юных следопытов, читателей. На письма эти я стараюсь отвечать аккуратно - на конвертах делаю пометки. Но вот заняться сортировкой этих писем никак не доходят руки.

– Ответ от меня разве не получали?
– спросил я осторожно.

– Был ответ... Но я на этом все равно не успокоюсь. На Кубани все ж таки нет станицы Поножинской, как вы писали, а есть аул Понежукай...

И только теперь я вспомнил о полученном года два назад письме. Большое было это письмо, написанное крупным почерком на выдранных из ученической тетрадки листках.

В одной из папок я отыскал это письмо, пробежал глазами по подчеркнутым строчкам, где вся суть:

"...Мне не хотелось вас беспокоить, думал все довести до конца сам. Но мои поиски места гибели летчика Слепова зашли в тупик. Ведь в моем письме все ясно сказано, и есть много свидетелей... Лично для себя я выяснил на 100 процентов, что это был именно Сережа... Из края сообщили, что они не могут помочь, а из Москвы долго нет ответа. Но мне обидно за его маму Матрену Ивановну. С какой надеждой она ждет конца этих поисков..."