Случай с Шаховым в Гуляй-Поле был тревожным сигналом: "самый низкий бреющий" требовал огромного внимания.

29 сентября вылетели в район Запорожья штурмовать румынскую конницу. Заместитель командира первой эскадрильи лейтенант Павел Жулев перед вылетом сказал:

– Будем рубить гадов винтами!

Штурмовики носились над мечущимися и ошалевшими кавалеристами, расстреливая их в упор. Кто-то из летчиков заметил, как штурмовик ведущего Жулева будто скользнул брюхом по вершине бугра, вспыхнул и покатился под косогор, врезаясь в гущу конницы... Это была первая на Южном фронте потеря в нашем полку.

Погиб отчаянный летчик. Не то от огня противника, не то от малейшей оплошности, допущенной при полете на "самом низком бреющем". Погиб геройски.

В этот вечер были разговоры о смелости и горячности. Кто-то вспомнил известное: воевать надо с горячим сердцем и холодной головой. Опьянение злостью в бою недопустимо. Мысль должна работать без сбоев, чтобы отсчитывать время до долей секунды, а высоту - до сантиметров.

Но легко говорить об этом на земле...

Вылет следовал за вылетом. Воздушная разведка обнаружила выдвижение танков на восточный берег реки в районе Днепропетровска. Нависла угроза прорыва танковой группировки в юго-восточном направлении - по тылам наших войск.

Боевая задача получена! Техники быстро растащили в стороны снопы, приготовили самолеты к запуску. Вот уже завращались винты. И только на одном штурмовике мотор почему-то не запущен. Холобаев побежал проверить: оказывается, летчик Иванов лежит себе под крылом и в ус не дует.

– Почему не в кабине?
– вспылил Холобаев.

– Голова болит...
– ответил Иванов, продолжая лежать.

– Варфоломеев!
– позвал Холобаев.
– Полетишь на самолете Иванова.

Варфоломеев, уже сделавший в этот день два боевых вылета, сказал: "Есть!" - и стал быстро надевать парашют.

– Я и сам могу слетать, - нехотя поднялся Иванов.

– Нет, не полетишь, раз голова болит!

Лейтенант Михаил Варфоломеев торопился: на старте ждали вырулившие самолеты, у них греются моторы. Взлетел последним, к группе пристроился.

Штурмовики вышли в район цели на малой высоте, но летчики танков там не обнаружили. В поле лежали только копны соломы.

У ведущего Николая Синякова похолодело сердце от мысли, что боевое задание не будет выполнено. "Почему нет танков? Либо разведывательные данные неточные, либо сбился с курса и вывел группу не туда". Синяков начал кружить. Вскоре его внимание привлекли следы гусениц на скошенном поле: они тянулись к копне соломы и там обрывались. Летчика осенила догадка. Он круто взмыл вверх, развернулся, опустил нос штурмовика и дал длинную очередь зажигательно-трассирующими. Копна вспыхнула, и тут же в малиновом огне показался черный силуэт загоревшегося танка. По примеру ведущего начали поджигать копны и остальные. Дорого обошлась противнику такая маскировка! Не будь танки обложены сухими снопами, не горели бы они так расчудесно от одной длинной пулеметно-пушечной очереди.

Николай Синяков прилетел с разбитым передним бронестеклом. Его лицо было иссечено битой крошкой, кровоточили руки. Врач, оказывавший летчику помощь, не мог снять с летчика свитер. Взял ножницы, чтобы его разрезать. Синяков воспротивился:

– Что вы! Не дам такую вещь портить!

А командир звена Михаил Варфоломеев, полетевший на самолете Иванова, был сбит прямым попаданием из танка...

...Тихо было в этот вечер в столовой за ужином. Боевая готовность уже снята, все сидели за одним столом. Комэска священнодействовал, бережно разливая в выстроенные рядком граненые стаканы доппаек. Разливал, прищурив один глаз: всем должно быть поровну. И Варфоломееву налил, хоть его и нет за столом. Подняли стаканы, как по команде, потянулись с ними к середине стола, где стоит один лишний. Но не звякнуло стекло, коснулись лишь кистями рук.

И Иванов, сидевший у самого дальнего угла стола, тоже пил такую же долю, как и все, хоть и один вылет сделал, а не три и не четыре. Но к нему не потянулась ни одна рука, на него никто не смотрел, и он в этот день за столом был будто чужой.

А потом в столовой стало шумно. Летчиков облетела весть о полученной от генерал-лейтенанта Кравченко шифровке. Он требовал срочно представить списки на награждение. Наградные листы, между прочим, были составлены еще в Ганновке, но во время бомбежки штаба, они, оказывается, сгорели. Теперь Кравченко требовал не наградные, а просто списки. Радовались не только предстоящим наградам (для большинства они будут первыми в жизни), но и тому, что бывший командир дивизии помнит 4-й штурмовой. Значит, высоко оценил боевую деятельность этот прославленный ас. Эх, как недоставало за столом Григория Пантелеевича!

...На другой день с боевого задания не вернулся Иванов. Сел на вынужденную, отбившись от группы. Холобаев на самолете У-2 полетел на розыски. Пролетал около станции Желанной. Там горел элеватор, жители таскали мешки с зерном. Значит, противник где-то близко. На окраине населенного пункта, около кукурузного поля, стоял штурмовик. Холобаев приземлился - летчика нет. Стал звать. Наконец, из густой кукурузы вышел Иванов. Улыбается, а в каждой руке по две утки болтаются: держит их за шейки, головки им уже скрутил.

– Зачем ты это сделал?

– Лапшу варить.

– Почему здесь сел?

– Потерял ориентировку.

– А теперь восстановил?

– Восстановил.

– И голова не болит?

– Не болит...

– Так почему же теряешь время и не взлетаешь?

– Горючее пришлось танкистам отдать. А насчет самолета не волнуйтесь: я уже распорядился - минеры толовые шашки заложили.

– Не вздумай самолет взрывать! Я сейчас полуторку с горючим пришлю.

Когда на место вынужденной посадки приехала машина с бочками бензина, самолет оказался все же взорванным. Иванова не нашли. В полк он так и не вернулся. Вспоминали потом о нем летчики: "Наверное, фрицам четвертую главу "пересдает".