– Рад тебя видеть, князь Григорий Григорьевич! Отведай вина с дороги дальней!

Следую стародавнему обычаю, Софья поднесла кубок – князь не чинясь его выпил, и следуя традиции расцеловал татарку, произнеся:

– Отменное вино, благородная боярыня.

«Оп-па на, да он в курсе многого. Интересно, сколько агентуры в Галиче сейчас обретает. Вестимо, что много, и не только московской, но и других государств. А Грицай пока ее не выявил – так, мелочь пузатая попадалась, а не знатные рыбины», – Юрий ответно поклонился Ромодановскому, и негромко произнес:

– Раз дело спешное, прошу в кабинет, князь. Отобедаем позже, княже Григорий Григорьевич, если ты не против. О твоих людях позаботится боярин Зерно, все с ними будет ладно.

– Благодарствую, княже.

Юрий пошел впереди, и вскоре подошел к кабинету, дверь отворил и пропустил вперед Ромодановского. Тихо закрыл за собой и подошел к столу, указав гостю на кресло.

– Видел я грамоты твоих пращуров с золотыми печатями хризовулами, венец короля Даниила Романовича и иные реликвии. И отец Изеиль многое о твоем роде и тебе самом поведал, княже. Да и победы твои над ногайцами и татарами говорят, что ты воитель славного и древнего рода, князь Галицкий и Волынский Юрий Львович!

Галицкий замер от сказанных слов, не решаясь присесть в кресло, ибо Ромодановский стоял перед ним. Князь ожесточился суровым морщинистым лицом, словно собираясь сказать ему что-то важное, набрал в грудь воздуха и решительно произнес:

– Не прав я, что слова обидные в своей грамоте тебе отправил, ибо в обман меня великий ввели дьяки Малороссийского приказа своей гнусной ложью! Потому прости меня, дурня старого, что хулительным словам поверил, «самозванцем» и «ляшским князьком» облыжно назвал. И завистникам твоим укорот сразу не дал, ибо гнусной клевете значение придал.

К великому удивлению Юрия, старый воевода, давно поседевший в походах, с суровым лицом неожиданно поклонился ему в пояс, и так застыл. Понимая, что сейчас происходит доселе невообразимая вещь – первый представитель знатного московского боярства не только признал его княжеское достоинство, но принес торжественные извинения.

– И ты меня прости, Григорий Григорьевич, если чем не нарочно обидел, – Юрий помог выпрямиться старому князю, и оказывая уважения, усадил того в роскошное кресло. Сам уселся в другое, и, упреждая князя, сразу заговорил, выигрывая паузу:

– Серебро, что было послано из Москвы и по нерадивости воеводы татарами захвачено, я твоим людям немедленно передам. Все шесть десятков бочонков в подклеть дворцовую сложены – один из подьячих там сидит безвыходно, пока другой спит. Вот только охраны у тебя маловато, князь Григорий Григорьевич – думаю, люди у тебя умелые, и в боях побывавшие – но немного их против орды. Да и повозок маловато, дам свои. Да и стрельцов на охрану две сотни выделю – сопроводят.

– Благодарствую, Юрий Львович. Но токмо до Северского Донца – на том берегу от Святогорской обители обоз большой нынче подошел. Там тебе привезли триста пудов пороха, да свинца четыреста пудов. Да сукна османского две тысячи аршин, и всякого прочего добра, что в лагере турецком захватили. А охраны там при возах достаточно – полтысячи драгун да семь сотен черкас конных.

«Уел он меня, что тут скажешь. И отдарок за серебро привез знатный – причем такой, что ни один дьяк не подкопается – из трофеев взятый. Припасы воинские никогда не дуванят, их командующий распределяет как ему самому видно. И миролюбие снова показал – отряд хоть и большой, но реку не перешел, а потому мои порубежные стражники не всполошатся. Умно – и силу показал, но угрожать ей не стал, наоборот, обходителен».

– Не удивляйся, Юрий Львович, то не благодарность за серебро. Хан Селим-Гирей свою орду спешно на Крым повел, ибо слух пошел по степи, что ты крымские городки разорил, тысячи невольников освободил. Две татарские орды уничтожил подчистую, своей рукою калги-султана зарубил, и богатств немеряных набрал.

– Врут, Григорий Григорьевич. До Крыма я не дошел, да и зачем свою голову в западню совать. Орду одну рассеял, это точно, она огромный обоз из Слобожанщины вела, с двумя тысячами невольников.

– Да, недаром говорят, что у страха глаза велики! Зело испугались крымчаки, что ты к ним в «гости» пришел, слухи среди них ходили разные, один другого страшнее, – усмехнулся в седую бороду старый воевода. И тут же спросил с интересом:

– Сколько татар было в охранении?

– Тысячи четыре, на первый взгляд, но не больше пяти. У меня семьсот стрельцов и шесть орудий, с картечами и гранатами, да четыре сотни донских казаков и запорожцев.

– И как ты их рассеял? Ружейной пальбой дальнобойными пулями? Али гранатами, что над головами в небе взрываются и сверху всех чугунной дробью осыпают?!

– И так, и этак, но в основном орудийными залпами в смятение привели, а из ружей окончательно разогнали по степи. Обоз повели на Владимир Ново-Волынский, но тут еще одна орда подоспела, что от Чигирина отошла, с калги-султаном, – Юрий насторожился от поразительной осведомленности князя, но отвечал охотно.

– Вот тут мы и попались…