Такого ужаса Юрий еще никогда не видел – по всей длине этого природного «шрама» лежали грудами сотни трупов – лошадей и крымчаков. Видимо, обезумевшие от страха кони, пытаясь спастись, выбрали не ту дорогу и посыпались с отвесных склонов. А потом овраг заволокло дымом – и все живое превратилось в мертвую плоть.

И безвинные лошади, и вполне виновные поджигатели, что погибли от своего рукотворного творения, которым они хотели погубить своих врагов, но сами стали жертвами.

Жуткий запах горелого мяса сопровождал их несколько верст – Юрий воспаленным сознанием понимал, что начинает сходить с ума. Но были и живые, каким то чудом в огне и дыму выжило полдесятка ногайцев, дрожащих, с выпученными красными глазами.

Убивать их Галицкий казакам не дал – поминая пожар всяческими нехорошими словами, он превратился в оракула. Брызгая слюной, Юрий грозно пообещал трясущимся в ужасе степнякам, что в адском пламени сгорит Бахчисарай, Перекоп и Гезлев, и всему ханству будет скорый кирдык, окончательный и бесповоротный. И еще что-то запредельно ужасное кричал, доведя людей до экстаза. А потом отпустил смертельно бледных ногайцев, уже лязгавших зубами от безумного страха, и даже приказал им дать коней, чтобы убрались поскорее.

Потом был целый день марша по сгоревшей степи – пелена черной пыли и гари тянулась длинной полосой за повозками. И дойдя до первой речки увидели за ней зелено-желтое степное покрывало, манящее своим спокойствием. Переправившись через «Волчанку», на которой отдохнули и вдоволь напились воды, вскоре были встречены казачьими разъездами, и спустя несколько дней оказались в Галиче.

Отбитый у татар обоз ошеломил найденными на повозках богатствами – серебряных московских копеек оказалось шестьдесят бочонков. Можно было бы обрадоваться свалившемуся счастью, но Юрий загрустил – в дополнение к серебру шли два ободранных подьячих, которые сообщили, что деньги эти отправлены из Москвы и предназначались для уплаты жалования войскам князя Ромодановского.

Прикарманить их дело несложное, а подьячих просто зарезать – но такая мысль Юрию просто не пришла в голову. Слишком огромной оказалась сумма, чтобы принести счастье. Хотел отправить бочонки Ромодановскому, но тут приехал посыльный от князя, вручив ему оскорбительное по словам и сути послание, в котором князь требовал возвращения не только серебра, но и всей добычи с освобожденными невольниками.

Удержав гнев, Галицкий ответил, что серебро будет возвращено лично князю, а посыльному посоветовал отправиться обратно, дабы не доводить до греха хозяина. Впрочем, вспышку унял владыко Фотий, с которым у Юрия сложились вполне доверительные отношения. Он и поучил посланника «вежеству», а потом собственноручно отписал князю Ромодановскому, что подобные послания оскорбляют в первую очередь его самого, ибо гордыня есть один из смертных грехов, который отмолить очень трудно…

– Государь, вот первая тысяча гривен твоего Княжества, – лицо подьячего Осипа Хохлова светилось от нескрываемой радости. Еще бы – так заниматься любимым делом, с упоением, не зная сна и отдыха, могут только фанатики… или фальшивомонетчики. С последними боролись всегда – в его мире сажали надолго, в этом плавили их «денежное творение» в ковшике и торжественно, посреди площади и скопления людей на оной, вливали расплавленную массу через отпиленный коровий рог прямо в глотку.

Может быть, и слишком жестокое наказание, но необходимое – иначе жадный народец от преступных деяний не отучить!

Юрия озаботило не на шутку огромное число всевозможных денег, которыми расплачивались в его владениях. Самыми ходовыми были московские копейки, среди которых попадалось множество фальшивок. Еще бы их не подделывать – на Москве их готовили из серебряной проволоки. Рубили кусочками и плющили чеканом – примитивная технология. И качество соответственное из-за этого – вытянутые чешуйки, с плохим оттиском, весом меньше полграмма, тонкие.

Монет большого номинала, рублей и полтин вообще не чеканили – в ходу были иоахимсталеры, что чеканили цезарцы. Хороший оттиск, серебро на девять частей из десяти, увесистые – примерно грамм тридцать. В Москве они были в ходу и назывались ефимками. Однако в обороте с надчеканом – ставили клеймо с Георгием Победоносцем, да год сверху. Такие монеты назывались «ефимком с признаком». И стоил он 64 копейки. Рубили ефимок и на части, две или четыре – получались полтины и полуполтины. Впрочем, все эти надчеканенные монеты ходили исключительно в Малороссии, их обращение в Москве запрещено.

Потому, что любой иностранец обязан был эти монеты сдавать исключительно в казну, и получал взамен пятьдесят копеек. А из талера потом чеканили 64 копейки – сплошная выгода для государства. Нарушителей запрета, покупателя, и продавца, что принимал ефимок, ожидали крупные неприятности, о сути которых Юрий догадывался – довелось ему повисеть на дыбе и познать все «прелести» кнута на собственной спине.

Ефимков же ходило такое множество, и по весу, и по пробе – ведь их чеканили в европейских странах по-разному – что Юрий диву давался, слушая рассказы Хохлова, что знал о деньгах не меньше старого еврея-менялы. Так талеры из города Любека он называл «любскими ефимками», шведские, где король чеканился с непокрытой головой, именовал «плешивцами». Датские талеры, где отчеканенный король стоял во весь рост, но одна его нога прикрывалась щитом – «единоногами». Названий было уйма, Юрий не представлял, как можно все их запомнить, и точно знать, сколько в каждой монете чистого серебра – да тут впору свихнуться.

В изобилии ходило множество турецких монет акче, похожих на копейку. Хохлов называл их «худыми» из-за низкой пробы серебра. А вот арабские дирхемы ценил, но их не такое превеликое число.

И вся эта прорва монет ходила по рукам жителей, которые каким-то методом «самотыка» устанавливали «плавающий курс», совершенно непонятный, но как-то устраивающий жителей. И при этом торговля весьма процветала, люди продавали и покупали, расплачиваясь копейками, акче, грошами, ефимками, талерами и хрен знает еще чем. Одно можно сказать твердо – исключительно серебром, пусть и разной пробы. Медные деньги в этих местах не пользовались никаким спросом, их просто не принимали для оплаты, даже московские деньгу и полушку.