Почему Марина? Откуда возник такой мощный энергетический след, если плетение не сорвалось? Зачем нужен был электрошокер? И, наконец, почему, почему колдун так весело, так ласково смотрит на псов, скалящих зубы у ног Яны?

Решившись, Яна повторила привычную комбинацию. Большой палец на хризолит, указательный – на рубин, мизинец – на горный хрусталь. «Прощайте, собачки. Надеюсь, вам тоже было весело».

Секунда. И ещё одна.

Первый пёс взметнулся в широком прыжке, второй тоже кинулся к колдуну, третий поспешил за собратьями, четвёртый радостно завыл, оповещая спрятавшуюся за тучами луну о том, что намеченное вскоре свершится.

Алина, хоть и не могла видеть или слышать серых псов, рефлекторно дёрнулась в сторону, отпуская колдуна. Тот не двигался, смотрел поочерёдно на псов, словно здороваясь – и те остановились. Но не исчезли.

Яна снова попыталась отменить технику – и опять безрезультатно. Такого быть не могло!..

Августин поднял глаза на Яну и доверительно сообщил, словно лучшей подруге:

– Сейчас ваши последние дни, паразиты. Я включаю счётчик до судного дня. Слышите, как он тикает? Я слышу его постоянно, каждую секунду. Теперь он будет петь и для вас. Вы нашли меня, но я – песчинка в буре, которая скоро снесёт Министерство с вами, со всем его отродьем с лица земли. Грядут перемены.

Алина лениво зааплодировала и хмыкнула, не впечатлённая его речью. А Яна будто бы наяву услышала тиканье часов – нет, это были не часы, но тогда что?.. Это псы скребли лапами и клацали зубами. Яна снова коснулась камней, уже понимая, что техника ей больше не подвластна – псы ей больше не подчинялись.

Но тогда кому?..

Августин улыбнулся и кивнул – спокойно, и от этого ещё более жутко. Он словно приглашал кого-то, призывал присоединиться, подталкивал…

Кого? Неужели?..

Крик застрял у Яны в горле.

Псы разом накинулись на пленённого колдуна. Они намеревались рвать и убивать, и потому не издавали ни звука.

– Нет! Стоять! – выкрикнула Яна, но псы её не послушались.

Браслет перестал жечь кожу. Яна ощущала искрящуюся радость псов: наконец-то их предназначение исполнено! Один из псов вцепился Августину в глотку, второй терзал бедро, третий рвал грудь, четвёртый вонзил клыки в живот.

Вдруг стеклянная дверца одного из уцелевших в короткой схватке книжных шкафов лопнула с пронзительным звоном. На полке загорелась какая-то книга. Не понимая до конца, почему она это делает, Яна подбежала к шкафу, натянула рукава свитера до пальцев, сбросила книгу на паркет и принялась остервенело сбивать с неё пламя, не жалея рук.

Кровь стучала в голове у Яны: не сумела спасти колдуна – нужно спасти хотя бы это… Что это вообще такое? Какая-то тетрадь? Блокнот? Нечто ветхое и до пожара, а сейчас и вовсе разваливавшееся в руках – хоть Яна и старалась держать находку бережно. Обложка местами прогорела насквозь, и Яна увидела почерневшие скукоженные страницы. Рукописные страницы!

Яна прочитала уцелевшие строки, горячими чернилами втёкшими ей в мозг: «Грядут перемены».

Зоя шагала по серой – и местами грязно-розовой – плитке, которой были вымощены почти все улицы в центре Москвы. Она подняла голову и мазнула взглядом по табличке на фасаде дома – Большая Дмитровка, тринадцать. Странно, ей казалось, что совсем недавно она была на Патриарших.

На улице было темно. Зоя остановилась, достала из кармана красного драпового пальто телефон и глянула на экран.

Семь утра.

Из дома она вышла в три часа ночи. Накинула пальто, захлопнула дверь и быстро, как порыв ветра, сбежала по высоким крутым ступеням сталинки. Не застёгиваясь и не ощущая ноябрьского холода, Зоя бродила по узким улочкам Китай-города, лавировала между весёлыми студентами, которые выходили на крылечки баров и клубов, чтобы покурить и узнать имена друг друга – уже там, где ответ действительно можно услышать, – ёжились в коротких шубках и кожаных куртках, небрежно наброшенных на плечи, и совсем не обращали внимания на Зою. Постепенно людей становилось всё меньше, а жёлтых автомобилей с чёрной разметкой, в тёплый салон которых прыгали пассажиры, неловко забираясь на заднее сиденье и зажимая в ладонях мобильные телефоны, – всё больше. Клубная разбитная суббота отступала и отдавала бразды правления сонному домашнему воскресенью.

Зоя старалась фильтровать чужой смех, пропускать мимо ушей дружеские радостные вопли, но всё равно они бритвой резали пространство, жгли уши и проникали глубоко в голову. Больно жалили. Зоя не хотела приходить в центр, где много людей – и много голосов, но одной в тишине квартиры тоже оставаться было совершенно невозможно. Тишина давила, словно каменная плита, – за долгие три года Зоя так и не научилась жить в тишине, в мире, где нет её голоса. Чужие голоса тоже причиняли боль, и в конце концов Зоя сообразила, что бессмысленно искать успокоения и надеяться, что хоть где-то боль утихнет и перестанет жалить её изнутри. Что в окружении четырёх стен родной квартиры, что среди незнакомых людей, – всё оставалось по-прежнему.