Оранжевые черепахи падают в Ла-Манш и никогда не возвращаются Садовой улицей после полуночи в Новый Год;

из подъездов высыпаются гласные, и ты поднимаешь их с асфальта и пытаешься отогреть (твои губы и голос),

и держишь на ладони пурпурное «М»;

никогда не останавливайся, ОК?

(Через четыре) отвечая на телефонные звонки и пряча мертвеца под роялем, пытаешься не выронить рассыпающиеся на гласные и «М» слова и

голос сворачивается клубком и мурлычет;

заводные игрушки двигаются в пустой комнате -

я, внутри своего глаза и ты, Оранжевая Странница Нигде.

Апельсиновые деревья; вечер на площади, когда нет Оранжевого и Зеленого и так легко говорить;

ветер желания, ангелы для тебя и голос в центре пульсирующего Ничто;

не останавливаться и смотреть, как разлетаются блестки,

и ветер,

и из открытой форточки пахнет апельсинами;

ты ждешь возле зеленой реки, на дне – странники, и они смотрят на тебя – и гул, и отражения;

еще четыре; везде четыре.

И ты падаешь в море Оранжевого и называешь ледяной поток, спускающийся с гор

и/или вынуждена выдумывать новую игру – как сон о захлопнутой двери или погружение в море <оранжевого>

и блуждания по узорам <мне кажется>

так можно создать движущуюся картинку

<ОК>

трамваи везут тебя в центр, и ты знаешь, что будет через пятнадцать минут <рекламный человечек об этом позаботился>;

тебе остается только смотреть и наслаждаться игрой

(чувствуешь, как тает на языке),

но не вернуться;

ночью ветер желания и оранжевые фонари <не здесь>

и действие (любое) становится обрядом.

(Не говори об этом пурпурному человечку,

он сам догадается и о рыбах, и об облаках.)

Кружится, кружится по спирали

и рыбы внутри твоего глаза и не найти.

Пусть будет имя.

<Рекламный человечек пишет его на фиолетовом.>

– Да-да-да, говорит Нил, зажигает очередную зеленую сигару и поднимает бровь (у него ведь стеклянный глаз).

(Так он становится похожим на его отца, и Зигмунд берет у него спички и тоже раскуривает сигару).

В конце концов вся комната наполняется дымом, и они выходят на балкон, где сижу я.

Мы слышим, как идет электричка, и кто-то говорит, что в один из этих дней он изрежет тебя на маленькие кусочки.

– Да-да-да, говорит Брюс и достает свою пачку

(он, оказывается, стоял на балконе этажом ниже и все слышал, ведь его уши и глаза у тебя в кармане,

и твои пальцы падают очень медленно,

и ты все-таки засыпаешь,

и серебряные ящерицы несут тебя в следующее утро).

<1997>

Окна смеялись,

Клоуны шли по двору;

Летели птицы.

Когда ты пришла, их было трое.

Приснилось небо -

Меня не было, играет кто-то другой.

Зверь бежал, касался мохнатым боком.

Его убили. Не осталось Никого,

Кто смог бы.

Иди одна.

Тишина ли?

Переплести слова и запахи вязью сна,

Обмана или шагом кошки в ноябре,

Когда выпадет первый снег?

Молоко. Белый день <где?> оранжевые блестки,

Которые подарила тебе мама?

Река несет к вечеру, какой сон, такое и завтра.

Сердце бьется, устало.

До полуночи – час.

Ничего, сделаешь из слов.

Ловушка, часы, которые никогда не ходили,

Взгляд и/или ночью,

Когда желтая лампа, туман и

Потому что скучно, голосом разбить витрины

Универмагов,

Чтобы тебе уже некуда было деться.

Стрелочники возвращаются.

Стеклянные поезда где сплю,

День, два и никогда не остановиться.

Из оранжевого в безрадостный за полчаса,

Где только голос и <Эм?>.

Твой <?> дом,

Конец ознакомительного фрагмента.