Он закрыл глаза и чуть откинул голову, дыша приоткрытым ртом.

Я приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его шее, в том месте, где пульсировала жилка. Мои руки скользнули по его спине, покрытой шрамами, и сомкнулись на пояснице. Теперь он стоял, подняв к небу лицо, позволяя мне изучать и узнавать его губами и руками и иногда вздрагивая от моих прикосновений.

Он был разный. Шея теплая, спина и руки выше локтя — прохладные. Уши и кончик носа — холодные, губы — горячие…

Он открыл глаза и снова обнял меня, прижал к себе и начал целовать, щекоча и покалывая своей бородой, уже не боясь, что я его оттолкну…

Спустя примерно полчаса Костя палкой выудил из почти погасшего костра банку, почерневшую и покрытую кое-где радужными разводами. Поставил на землю остужаться. Сам в это время палкой разровнял угли в яме, сдвинув навстречу друг другу и оставив догорать последние несгоревшие части коряг. Новых веток подкидывать он не стал.

Он надавил на бока банки, и крышка отскочила со звонким щелчком. Подцепив ножом тушку змеи, он выковырял ее из банки, всю облепленную сварившимися листочками, подержал на весу, чтобы она быстрее остыла, потом разделил пополам и стал есть свою часть, обгрызая ее, как початок кукурузы, причмокивая и показывая мне глазами и бровями, как это вкусно.

Я осторожно попробовала. Это было похоже на длинную-предлинную куриную шею: много мелких костей замысловатой формы и узкие волокна мяса, на вкус тоже напоминающие курицу и рыбу одновременно.

Стараясь не вспоминать, как еще недавно она извивалась всего в нескольких шагах от меня, я сгрызла все, что могла прожевать и проглотить, а остатки змеи Костя закопал в самые жаркие угли.

Спать мы легли на том самом кострище, которое он забросал толстым слоем песка. И это была первая ночь, когда я почти совсем не замерзла: снизу шла такая мощная волна жара, что я даже куртку надевать не стала. А Костя не накинул даже своей холщовой рубахи с каймой.

— Спой мне снова ту песенку, — попросила я.

Он хохотнул и спел мне своим хрипловатым голосом «Баю-баюшки-баю», правда, теперь она звучала как обычная песенка, в привычном ритме… И, хотя про «конфеточку» он пропустил, я все равно чмокнула его в щеку, прежде чем заснуть у него под боком, по-хозяйски закинув на него ногу и обхватив поперек груди.

Утром Костя принес из кустов дохлую ондатру. Сказал, что попалась в его самолов-давилку. Я не стала уточнять, была ли она еще жива, когда он ее нашел. Он велел мне отвернуться и начал разделывать. Я и не подумала отвести взгляда и смотрела на то, как он снимает шкурку и разделывает тушку. Он увидел, что я смотрю, и усмехнулся, мол, дело твое.

Тушку он сложил в воду и придавил камнем прямо к песчаному дну, чтобы не унесло течением и не склевали рыбы. А сам разгреб нашу теплую «постель» до самых углей. Осторожно разворошил верхний слой и, поводив над ними рукой, обнаружил еще не погасшие подернутые пеплом и присыпанные песком угольки. Натащив сухих веток, сложив их горкой над самым теплым местом, он осторожно подул. Из-под маленького сухого шалашика сначала разлетелись пепел и песок, потом пошел дымок, а с третьего вдоха вспыхнул и огонек. Довольный Костя, протирая запорошенные глаза, послал меня за сухими толстыми ветками, наказав, чтобы я далеко не отходила, а сам, к моему удивлению, отправился купаться.

Я побродила вокруг, нашла пару сухих ивовых коряг на большом песчаном «пляже», притащила их к костру.

Костя, только вылезший из воды, нагреб углей, наложил принесенных мной веток, наломав их о колено, и снова ушел к воде.

Я, не видя надобности следить за костром, который и без меня отлично горел, последовала за ним, прихватив свою зубную щетку и пасту.

Костя плескался и фыркал, как конь, и звал меня присоединиться. Ночь была теплой (местами даже жаркой), и день, судя по легкой утренней дымке, обещал отнюдь не августовский зной, и я, подумав, приняла любезное Костино приглашение. Вода в этой речке была намного теплее, чем в той, которую мы оставили позади. Мой спутник объяснил, что в ней меньше ледяных ключей. И течение слабее.

Накупавшись, он вылез из воды, коротко встряхнул головой, как пес, выловил мясо из воды и понес к костру.

Я, желая быть полезной и не зная, чем помочь, предложила свои свободные рабочие руки, и он послал меня наломать крепких ивовых прутьев для шашлыка. Я наломала целый ворох разнокалиберных палок, из которых он выбрал и заточил несколько самых крепких. Надел на них, как на шампуры, кусочки мяса, воткнул одним концом глубоко в песок, разровнял и подгреб угли так, чтобы нависающее над ними мясо равномерно прожаривалось. Я сидела и глотала слюни. И если честно, готова была сожрать эти куски сырьем, не дожидаясь красивой поджаренной корочки.

Костя послал меня самостоятельно добыть и выстругать корешки рогоза, и я, чтобы отвлечься от созерцания жарящегося мяса и голодного сглатывания, бросилась исполнять поручение.

Добытые мной свежеоструганные корешки мы на этот раз тоже слегка запекли на палочках, и они оказались вполне себе изысканным гарниром к нашему основному мясному блюду. Я даже смирилась с отсутствием соли и специй. Костя, правда, смачно похрумкивая и тыкая палочкой куда-то себе за плечо, невнятно намекнул на какую-то пряную травку, которую я могла бы пойти и поискать в лесу. Но я, уплетая свой завтрак и жалея, что не будет добавки, пренебрежительно взмахнула своей палочкой в том смысле, что мне и так сойдет.