— Благодарю вас. Я не голодна.

— Как знаете. Вам, полагаю, интересно будет узнать, что Новый порядок решительно противодействует еврейским погромам. Наша политика — абсолютная монополия государства на насилие. Никаких больше самочинных расправ. Евреи будут перемещены в места, свободные от населения, и содержаться там под надежной охраной.

— Ради их же блага! — закончила Саша, подняв кверху указательный палец.

— Напрасно вы ерничаете. Именно так.

— Мне случалось убивать людей, — сказала Саша. — Пытать, когда было необходимо. Но я никогда не говорила им, что это ради их же блага. Щербатов, ну давайте честно. Мы же взрослые люди и способны рассуждать логически. Не может один класс действовать в интересах другого. Правящий класс будет только приводить подчиненные классы в состояние ему, правящему классу, удобное. Но при чем тут, собственно говоря, их благо? Благо людей же не в том, чтоб быть кому-то удобными. Благо людей в том, чтоб управлять собой в собственных интересах.

— Разумеется, всегда были и будут элиты, правящие населением так, как выгодно им. Элиты могут быть более или менее людоедскими, и счастье народа действительно состоит в том, чтоб оказаться молочным скотом, а не мясным.

— Люди никогда с этим не смирятся, никогда!

— Будут бунты черни, разумеется. Уже начались… — Щербатов нахмурился. Руки его до того спокойно лежали на столе, а тут он взял химический карандаш и принялся рассеянно вертеть. — Но мы ведь опираемся на лучших людей в народе. Разумных, образованных, состоявшихся. Мы дадим им право и возможность самим утихомиривать буйных соседей. Люди и будут управлять собой в собственных интересах, но не все скопом, а те, кто этого достоин. И, Саша, раз уж мы говорим, как взрослые люди. Неужели вы всерьез полагаете, что если б большевики победили в войне и удержали власть, через какой-то десяток лет они не сформировали бы точно такую же правящую элиту?

— Вы говорите так оттого, что не понимаете, как работает партийная демократия.

— Это вы верите в свою партийную демократию оттого, что не понимаете, как устроена человеческая природа.

— После Великой войны даже человеческая природа уже не будет прежней. Бедные всегда убивали друг друга за интересы богатых, но никогда прежде это не было так масштабно и так явно. Сама идея национальных государств потерпела крах.

— Все это только закладывает предпосылки для второй Великой войны.

— Вторая Великая война? Что вы говорите такое, Щербатов. Это даже с точки зрения семантики абсурдно. Великая война могла произойти лишь раз в человеческой истории, и все дальнейшее будет направлено на то, чтоб она никогда не повторялась.

— Насчет семантики вы, положим, правы. Именоваться эта война будет иначе. Но она неизбежна. За ней могут последовать и дальнейшие. Каждая следующая будет масштабнее, кровавее и разрушительнее предыдущей. Но Новый порядок сможет подготовить Россию к любым испытаниям. Мы выстоим. Саша, лучше бы вам затушить папиросу, вы же пальцы обожжете сейчас.

— Да, действительно, — Саша затушила то, что осталось от папиросы, и тут же взяла следующую. — Вторая Великая война! Да будьте вы прокляты за одно лишь то, что допускаете такую возможность. Как вы живете вообще с такими мыслями! Еще земля на братских могилах Великой войны не осела, а вы опять…

Что-то теплое потекло по ее щеке. Неужели открылся так хорошо затянувшийся шрам над бровью? Саша провела рукой по лицу и уставилась на свои пальцы.

На них была не кровь — слеза.

— Прямо сейчас вы, большевики, разжигаете гражданскую войну. А я всеми возможными способами пытаюсь ее прекратить.

— Это справедливая война, люди знают, зачем она. Чтоб такие, как вы, никогда не могли больше отправлять их умирать за интересы капитала.

— Да перестаньте уже мыслить лозунгами! — Щербатов поморщился. — Я ведь, вопреки всему, ваш должник, Саша. Вы спасли мне жизнь, хоть и не обязаны были. И, полагаю, вы совершили для меня нечто большее… Но вы поддерживаете и продолжаете войну, а это неприемлемо. России нужен мир, и как можно скорее.

— Я ненавижу войну так же, как вы, если не сильнее, — ответила Саша. — Я бы правую руку отдала, если б это могло приблизить завершение войны хоть на один день. Но когда война уже идет, остановить ее невозможно. Гражданская война в России началась, когда расстреливали рабочие демонстрации, когда убивали евреев, когда миллионы людей загнали на бойню, причин которой не смогли им объяснить. Когда воцарилась система, основанная на несправедливости, угнетении и лжи. Где вы были тогда со своим стремлением к миру? Все это вызвало гражданскую войну, которую, как бы чудовищна она ни была, нельзя остановить, а можно только вести до конца.

— Россия обязана была отстаивать свои интересы в мировой войне, — ответил Щербатов. — Что же до прочего… как бы ужасны ни были эти вещи, междоусобица, на годы погрузившая страну в кровавый хаос — несоразмерный ответ.

— Какая теперь разница? Исторический процесс нельзя обернуть вспять. Когда война приходит к тебе, ты становишься ее частью сам и вовлекаешь других, хочешь ты того или нет.

— По крайней мере вас я могу освободить от войны, Саша, — сказал Щербатов, и глаза его сузились. — Хотите вы того или нет. Мне и правда жаль. Вам и так пришлось несладко, а тут еще… Но вы хотя бы останетесь в живых.

Саша смахнула слезы, улыбнулась.

— Я, положим, не останусь в живых. Я существую как субъект исторического процесса, прочее неважно. Но я же ни в чем вас не обвиняю. Перед кем вы оправдываетесь, Щербатов?

— Перед собой, должно быть.

— Мне это знакомо.

Пора.

Не забыть: вторую пулю сразу же — себе. Никогда, даже в самые темные моменты, Саша не помышляла о самоубийстве. Но тут… все равно ведь убьют, да так, что лучше — сразу.

— Могу я подойти к окну? — спросила Саша.