Мне стало не по себе от звука расстегивающегося ремня, и я, покраснев, резко отвернулась к стеклянной панели. Сквозь пробивающееся напряжение пришла мысль, что можно было бы прекратить пить противозачаточные, которые мой гинеколог посоветовал продолжить принимать, — месячные могли пойти раньше, но, во-первых, у меня была последняя неделя цикла, что вряд ли вызвало бы кровотечение, а во-вторых, я понимала, что таким образом проблемы не решить.

Некоторое время ничего не происходило, затем послышался шум воды — видимо, Коул ушел в ванную, а я настолько нервничала, что меня начал бить крупный озноб перед очередным шагом над пропастью.

“Зачем он привёл меня в спальню сейчас, а не позже? После душа? Неужели он не понимает, что каждая минута ожидания только усиливает напряжение”, - хмурилась я, пытаясь унять тремор, но где-то в глубине подсознания через панику прорывалась мысль, что, может быть, таким образом он дал мне время немного привыкнуть к его пространству.

Через гулкое сердцебиение и шум в ушах я отметила, что в какой-то момент все вокруг стихло, и, казалось, я могла уловить, как отсчитывает секунды стрелка на дорогих часах Коула, оставленных где-то в гардеробной.

“Дюнина, перестань истерить. И прими свою участь достойно, а не отворачивайся спиной, как трусиха”, - сжала я кулаки и повернулась лицом к комнате.

Однако, легче сказать, чем сделать. Коул подходил ко мне в черном халате, полы которого были распахнуты, и я, увидев его наготу, тут же отвела взгляд, стесняясь его до такой степени, что мне хотелось зажмуриться или провалиться сквозь пол.

Он приблизился ко мне вплотную и, не обращая внимания на мое состояние, прошелся уверенной рукой по моим волосам, стягивая с меня резинку. Тяжелые пряди упали на плечи, а Коул, не давая мне опомниться, потянул за полотенце, которое предательски сползло вниз, несмотря на то, что я вцепилась в него ледяными пальцами.

Я хотела прикрыть грудь, но Коул, перехватив мои руки, выдернул мягкую ткань и отбросил в сторону.

Оставшись совершенно голой, я опять сжалась от страха и стыда перед посторонним мужчиной, но он, не спрашивая моего позволения, прошелся ладонью по моей груди и животу. Я замерла и перестала дышать, но теперь не от страха, а от новых ощущений. Острых. Жалящих током. Никогда ранее я так не реагировала на мужские ладони. Мгновенно. Бесконтрольно.

Обхватив мое запястье, он положил мою руку на свой живот, а я, чувствуя под пальцами его возбуждение, вновь напряглась, отдергивая ладонь.

— Расслабься, или мне придется тебя обкурить, — внезапно послышался его недовольный голос, и я внимательно посмотрела на него.

Он был прав — именно в той кальянной, я первый раз почувствовала к Коулу что-то большее, чем просто страх. Будто дурман позволил мне отключить напряжение и отреагировать на Коула совсем по-другому, показывая меня истинную. Именно после той ночи, я захотела идти дальше над этой пропастью и изучать её. И если во мне все еще жило это стремление, а оно жило, мне нужно было отпустить свой стыд и панику.

Я едва заметно кивнула, и теперь, когда напряжение немного притушилось, вновь возникло это странное чувство, будто рядом с этим человеком у меня отключались все базовые инстинкты.

Он был так же близко от меня, как и тогда, в курительной комнате. Я ощущала его холод, который уже меня не страшил, а в его темных глазах плескалась бездна, которая манила к себе.

Уже не так стесняясь, я аккуратно положила руку на его грудь, где виднелась татуировка, прикрытая полой халата, и, чувствуя под пальцами прохладную кожу, аккуратно выдохнула.

Все произошло внезапно. Как атака кобры на жертву. В один мой вдох, меня развернуло на сто восемьдесят градусов и вжало в стеклянную стену так, что я не могла пошевелиться.

Первой моей реакцией была попытка вырваться, но я тут же услышала “даже не думай” и в следующую секунду почувствовала пальцы Коула на клиторе. Меня вновь пронзила острая молния похоти, но не успела я хоть как-то отреагировать, как ощутила, что Коул, сжав мой живот, уже насаживает меня на член.

Это было сумасшествие.

Это было неистовство.

Это было помешательство.

До полного опустошения.

До распада на молекулы.

До утробного рева.

Бешеный ритм Коула заставлял мою похоть сворачиваться внизу живота болевым сгустком, а Его бешеная неистовая энергетика вытряхивала из меня последние остатки жизни. Моя щека, вжатая в стекло, пылала то ли от холода, то ли от трения, и я, чувствуя, как по позвоночнику стекают капельки холодного пота, терялась в этом безумии, не понимая своих ощущений от утробного наслаждения до нестерпимой боли.