— Я домываю до центрального круга, — сообщаю ему, орудуя шваброй.

— И? — под размеренный стук мяча о пол, хмыкает он.

— Дальше ты.

— Не, Лисицына, я пас, — огорошивает меня этот наглый пижон.

Выжав в очередной раз тряпку, разгибаю ноющую поясницу.

— Что значит пас? Поровну будет честно, — возмущенно отвечаю на его реплику я.

— Сама домоешь, — бросая мяч в корзину, заявляет он.

— Ну уж нет, Беркутов. Я не нанималась за тебя делать твою работу! — говорю, гневно швыряя тряпку на пол.

— Мой молча, Лисицына, — отзывается он. — У тебя отлично получается, но только когда твой рот закрыт.

Меня начинает трясти. Пальцы дрожат, пульс учащается.

— Ты думаешь, что я стану делать это за тебя? — громко уточняю, вперившись в него возмущенным взглядом из-под широко распахнутых от негодования ресниц.

— Станешь, — прилетает самоуверенное в ответ, и мое внутреннее «я» начинает клокотать от бешенства, разливающегося по телу горячим оловом.

— Нет! — качаю головой, заканчивая с левой стороной. — Ошибаешься. Не стану!

— Ты же понимаешь, Лисицына, что в этом случае мы тут застрянем ооочень надолго, — опять кидает в меня мяч. — Оно тебе надо?

Удар приходится по спине.

— Я свою часть работы сделала! — ору и топлю тряпку в потемневший воде.

— Молодец, могу дать пососать леденец, — раздается насмешливое рядом.

Протягивает разноцветного петушка, оставленного кем-то из школьников на лавке.

Мерзкая скотина.

— Держи! — стаскиваю желтые перчатки и протягиваю ему.

— После тебя? — брезгливо смотрит на них. — Да ни за что!

Сволочь треклятая.

Бросаю перчатки чуть ли не в надменную морду.

— Немедленно мой свою половину! — в отчаянии повышаю голос.

Звучит так себе…

— Размечталась. И не подумаю даже, — прищелкивая языком, отрицательно качает головой он.

— Тогда я… — пальцы сжимаются в кулаки от нарастающий злости. — Я… я…

— Ну и что ты сделаешь? — открыто провоцирует, забавляясь. — Беги давай стучи Петру. Мне по барабану на эту его долбаную трудовую дисциплину, если ты еще не догнала.

— Свинья… В драке виноваты вы оба! Значит и ответственность несете тоже на пару!

— Твой дегенерат сам полез, так что не обессудь! — веселится он. — Ну как тут отказать, когда так просят…

— Не трогай его, понял? Сколько уже можно? — пытаюсь воззвать его к совести я. Но разве есть она у него?

— Трясешься за своего ненаглядного? — цедит, даже не пытаясь скрыть плещущееся через край пренебрежение.

Смотрю в глаза, полные презрения, и едва сдерживаю в себе желание расцарапать ему лицо.

— Не хочу, чтобы у Дани из-за тебя были неприятности! Не цепляй его, ясно? — смело проговариваю на выдохе.

— Ты че, Лиса, перепутала меня с кем-то? Приказывать будешь своим ручным псам, поняла? — раздраженно чеканит по слогам.

Скрипя зубами, поднимаю ведро с грязной водой и несу его до туалета.

С меня хватит! Наши диалоги всегда заканчиваются одинаково. Взаимными оскорблениями или дракой. А если так пойдет дальше — меня точно за тяжкие телесные отправят в тюрьму.

Дрожащими руками ставлю наполовину пустое по его милости ведро в раковину.

— Слушай, Лисицына, — мерзавец заходит следом, ногой придерживая дверь.

И нет, его нисколько не смущает тот факт, что туалет женский.

— Мне вот интересно, — тянет насмешливо, останавливаясь рядом, — Ты как… спишь с ними по очереди или…

Пальцы сжимают холодный алюминий до побелевших костяшек.

Поднимаю полыхающий кострищем взгляд на зеркало. Испепеляю его отражение несколько долгих секунд. По коже ползет отвратительное чувство того, что тебя смешали с грязью.

Больной. Таким как он невдомек, что в мире существует настоящая дружба, ведь его, в отличие от меня, окружает кучка таких же избалованных, испорченных недоумков.

— Что? — театрально вздергивает бровь, и его рот продолжает извергать мерзости. — С обоими сразу, Лиса? Ты из тех, кто любит пожестче?

Я вообще не помню как это произошло. Но, видимо, в какой-то момент я, в состоянии аффекта, просто схватила ведро.

Иначе как объяснить это…

Беркутов ошалело пялится на меня потемневшими, сверкающими яростью глазами. Кашляет. С волос капает вода, стекая по вытянувшемуся от удивления лицу, а идеально выглаженная рубашка — мокрая до нитки, и уже отнюдь не является белоснежной…