— Это все «бла-бла-бла». Не получится быть «наполовину беременным», Димон. Забудь наконец о своей прошлой жизни. Приходит время, когда ты переходишь черту. И в этот момент эти самые девяносто пять процентов зомби-телепузиков начинают люто тебя ненавидеть. Ибо именно так им велят относиться к настоящим революционерам их хозяева. И их больше не интересует, что ты скажешь, как ты перед ними оправдаешься. Все. Баста. Ты для обывателей — изгой. Понять тебя смогут отныне лишь такие, как ты сам, твои братья и сестры по революции. Их немного. Но лучше иметь немного верных друзей, чем кучу непонятных сукиных детей вокруг. Я это понял еще в интернате. Или даже раньше — в детстве, на пустошах.

Я неуверенно покачал головой.

— Знаешь, скажу тебе о другом, — вдруг распрямив плечи по спинке дивана и довольно улыбнувшись, заговорил Ши. — Я знаю, что первым наша Принцесса присматривалась именно к тебе. На тебя девки всегда были падкими. Так вот, ты — редкий идиот! Хотя я этому рад. Но ты не представляешь себе, что ты упустил!

— Может, и так, — не стал спорить я.

— Жизнь слишком коротка, чтобы страдать херней, и мастурбировать, а тем более лишь мысленно, на девку, которую тебе, давай посмотрим правде в глаза, больше никогда не суждено будет увидеть. Эта юристка — ещё одна часть твоей прошлой жизни, брат.

— Не думаю, что ты знаешь меня настолько хорошо, как тебе кажется, Ши.

— Не знаю. Скорее чувствую. И очень надеюсь, что мое чутье не обманывает меня.

Лицо Корейца сделалось сурово-стальным.

— Я редко доверяю людям. Поэтому они нечасто меня подводили. К сожалению, такое все же бывало. И эти истории никогда не заканчивались хорошо. Не закончится хорошо, уж поверь, и для Голдстейна. Я не злопамятен, не добропамятен. Но его я помню.

Поверить о том, что он намекает на убийство нашего бывшего товарища, поверить было бы трудно.

— Знаю, о чем ты сейчас думаешь, — ухмыльнулся Кореец. — О том, что не желаешь ему зла. О том, что, окажись ты рядом, попробовал бы остановить меня, защитить его.

— Что-то сегодня все подозрительно легко читают мои мысли.

— А ты такой и есть, Димон. Как открытая книга. Ты честный — вот что мне всегда в тебе нравилось. Я люблю честных людей. Жаль, что ты еще и наивный. Быть честным, но не наивным — сложно. Но необходимо. Знаешь, что сделал бы наш «добрый друг» Шон, если бы ты спас его от моего гнева, в лучших традициях своего идеалистического гуманизма? Позвонил бы копам, чтобы они пристрелили тебя, как бешеного пса. Не стал бы с тобой даже говорить. Разве что для того, чтобы отвлечь внимание и потянуть время. Вот чего ты не можешь понять! Он — среди тех самых 95 %. Даже хуже — он среди тех, кто оказался там добровольно. Кто даже особо не одурачен, а сознательно выбрал кормушку побольше. Ты для него — всего лишь угроза. Враг государства и общества, сытым паразитом в котором он является. И никакие твои честные и дружественные по отношению к нему слова и поступки — этого не изменят.

— Спасибо за лекцию. Вот только цена ей — грош.

— Да ну?

— Ты не можешь знать, как поступил бы в той или иной ситуации Шон, или кто-то еще. Думаешь, что самый умный, что зришь в корень? Но так думают все. Все относят себя к «5 % нормальных». Ты веришь в какую-то свою чушь, точно так же, как все верят в какую-то свою чушь, Ши. Разница лишь в том, что у всех она разная: боги, загробная жизнь, судьба, высший замысел, долг, честь, добрый батюшка Патридж, великая всемирная революция, либеральная демократия…

Кореец вздохнул и пожал плечами.

— У тебя есть правильный ответ? — спросил он прямо.

— Нет, — мрачно покачал головой я. — Но я пока еще остановил его поиски. Я здесь, потому что решаю конкретные проблемы.

— Такие «проблемы» как Гаррисон?

— Да. А чего добиваешься ты, Ши? Что значит эта борьба лично для тебя? Ради чего ты провел девять лет за решеткой, а теперь сразу же взялся за старое, вместо того, чтобы радоваться своей свободе? Ты ведь не можешь не понимать, что всемирная революция — это дело, которое вряд ли выгорит при твоей жизни, да и вообще когда-нибудь.

— При моей жизни оно не выгорит точно.

Он красноречиво провел рукой по своей лысой голове.

— Я специально на лысо не бреюсь. Я проработал на урановых рудниках достаточно долго, чтобы начались кое-какие процессы. А «Чистилище», как ты наверняка успел заметить — не самое лучшее место для лечения подобных болячек. Да и другие тюрьмы тоже. Там нейтронно-стабилизирующих процедур не проводят. И даже йодистыми водорослями не кормят.

Я нахмурился.

— Насколько все плохо?

— Все давно и сильно запущено. Не хочу знать точно, насколько сильно. Один знающий старик в тюряге пощупал мне щитовидку, и сказал, что годик-два у меня еще есть. От этого и исхожу.

— Это какая-то чушь, Ши. Тебе требуется нормальное лечение. У евразийцев есть хорошие больницы…

— Да брось ты, Дима! — раздраженно отмахнулся он. — Я что, правда похож на человека, которому нужно утешение? Давай не будем забывать кто мы, где мы, чем мы занимаемся, что вообще творится в мире вокруг. У нас всех одинаково маленькая вероятность прожить хотя бы год-два от текущей даты. Так не плевать ли, у кого тут лучевая болезнь, у кого ВИЧ, а у кого геморрой или подагра? Пули все равно убивают быстрее.