И совсем, совсем, совсем не понимала, что ей делать теперь. Как ей быть дальше.

Даже Андрею так ничего и не смогла сказать, потому что не представляла себе, какой может быть его реакция. Речь о ее бывшем. О ее прошлом. О грязном и больном. Как он отнесется к такому? Как вообще мужчина, приведший женщину в свой дом, может отнестись к такому?

Ведь у него же это был не просто дом, не просто квартира, не квадратные метры, на которых кто-то там временно обитает. Это не гостиничный номер, не арендованные аппартаменты. Это не пентхаус от Олега, в котором неизвестно кто спал до нее и, уж тем более, не ясно, кто будет спать после. И даже не загородный коттедж, который они строили с Кульчицким, чтобы сейчас им владела другая женщина. Дом, не имевший истории. Или, вернее сказать, дом, история которого оказалась такой грязной, что чуть не прикончила ее.

Нет. У Андрея – не так. Она это отчетливо чувствовала с первого дня, как он приволок ее к себе. С того мгновения, как он произнес это важное слово: «Домой!»

А осознала только вчера. Сорвавшись покупать шторы, вместо того, чтобы думать о том, что ей теперь делать, она опасалась лишь одного – что Андрей рассердится на такое самоуправство. Вдруг старые, светло-зеленые, так хорошо сочетавшиеся с кремовыми стенами, – еще от жены, о которой Стефания знала лишь то, что они были женаты с семнадцати лет и что она умерла очень рано, едва родив второго ребенка. И еще, пожалуй, что Андрей ее любил. Большего Стеша не находила возможным спрашивать. Не дай бог узнать, что сейчас у него и вполовину не так. Или что он все еще по ней скучает. Глупо ревновать к мертвым, а она вот… ревновала. Думала, что ревновала.

Господи, у него жизнь за плечами по возрасту – у Стефании и не было ничего никогда! Хоть шторы будут на память о ней. А захочет вернуть старые – перевесит.

Там, в его квартире, пока он еще не вернулся, она, справившись с намеченным, долго бродила по комнатам, рассматривая их, как будто видела первый раз. Даже заглядывала к дочкам, чего никогда себе не позволяла раньше в его отсутствие, словно опасаясь вторгаться на чужую территорию. Она изучала фото Тамары Малич в спальне Жени и хорошо помнила, что у Андрея на трюмо, среди фотографий девочек в рамках, тоже есть семейный снимок, где он, она, их взрослая старшая дочь и упакованная в комбинезон крошечная младшая. Стеше было интересно. Там Андрею лет ненамного больше, чем ей сейчас. Да, ей интересно, каким он мог быть, если бы они совпали по времени. Они совпали во всем, кроме времени, которого им дано слишком мало. И потому, всматриваясь в лицо его покойной жены, Стефания почему-то подумала, что, наверное, было бы даже хорошо, чтобы он не взаправду в нее влюбился. Чтобы это все оказалось пресловутым «бесом в ребро». Чтобы легко забыл. Становиться причиной чужого инсульта – идея так себе, а ведь он – ровесник ее мамы, и она слишком уж заигралась в серьезные отношения. Почему об этом не помнилось раньше?

Как и о том, что она не вписывается. Среди этих нескольких рамочек, которыми обозначена его семья – она совсем не вписывается, зато ее имя и мордашка красиво смотрятся на афишах. Впрочем, если Трофимцев намерен ее арестовать, ей ни то, ни другое не светит, и на этом месте в ходе своих размышлений она начинала хихикать, как полная дура, и прекрасно понимала – это истерика.

В своем полуистерическом состоянии Стефания добрела до театра. В двери входила с глазами такими же черными, как ее перспективы. И такими же пустыми, как у покойника.

Охранник на входе, едва увидев ее, подхватился со своего места, на котором до этого сидел, уткнувшись в телефон. С выражением любопытства и обеспокоенности на лице он подскочил к ней и самым вежливым тоном пробухтел:

– Доброе утро, Стефания Яновна!

– Доброе, Миш, - рассеянно улыбнулась она ему, вряд ли отдавая себе отчет, что вот так на работе ее ни разу не встречали. Чтоб под ноги охрана бросалась здороваться. Ей-богу, ей было не до того. Впрочем, даже если бы вопрос и возник, то ответ был дан незамедлительно. Миша неловко вытянул лыбу, что нисколько не умаляло нездорового интереса в его взгляде, на который она реагировала куда сильнее, чем на слова, и проговорил:

– Директорская секретарша звонила. Директор просит вас зайти, как только вы появитесь.

– А у м-меня репетиция. И Жильцов ждать не любит.

– Ну директор главнее режиссера, - пожал плечами охранник.

– Да? А… ну да…

– Вы сегодня прям рано.

– Ну ведь репетиция. Надо… спасибо за информацию, Миш, - она кивнула ему и медленно поплелась в сторону боковой лестницы, по которой можно было быстро попасть на админэтаж.

Там, недалеко от кабинета Юхимовича, на стене довольно просторного коридора, висело большое зеркало. Когда шла мимо него, непроизвольно остановилась. Залезла в сумочку, нашла помаду, занесла руку, чтобы накрасить губы, и только тогда поняла – все на автомате. Эти движения, отточенные за многие месяцы работы в солнечногорской муздраме, у нее выходят вне ее намерений. Остановиться у зеркала, поправить макияж, расчесаться. Так по-женски.

Раз мазок. Два мазок. Три мазок. Щелчок колпачка. Щелчок замочка на сумочке.

Щелчок ручки двери.

– Доброе утро, - секретарше.

И не глядя на нее – к Юхимовичу. Чтобы после положенных приветствий, сидя напротив него за столом, почти как перед Трофимцевым всего-то часом ранее, получить еще один удар под дых. Снова лишиться почвы под ногами. Остаться без воздуха.

– Конечно, это неприятно… и вам, и мне. Однако, Стефания Яновна, нам придется попрощаться. Я делаю это против воли, но выхода другого у меня нет. Я от себя не завишу.

Ей все еще хватало мужества, чтобы продолжать смотреть ему в лицо. Может быть, если бы кто потверже, она бы и не смогла. А Юхимович, вот, мягонько. Коленом под зад.

– Это вы собираетесь сделать мне аля-улю? – помахала она ему ручкой. – Ну так смелее! Вам это будет не больно!

– Стеша… - поморщился директор, - ваше чувство юмора несколько не к месту. Вы не понимаете серьезности ситуации.

– Главное, что вы ее достаточно осознали, чтобы меня уволить, Георгий Карпович.

– Увольнять вас я не могу и не хочу. Это слишком. Но для всех будет лучше, если вы сами это сделаете.