— Ты меня вообще слышишь?

— Да, — закончив упражнение, произнес я, тяжело дыша, и вытер со лба пот: — Мне нужен холодный душ. А потом мы с тобой все обсудим. Лады?

Я вышел из душа минут пятнадцать спустя. Она сидела за столом около эркера, глядя за окно. Хотя для нас окно было прозрачным, снаружи оно выглядело полностью затемненным — и это было помехой для папарацци, которые, вполне возможно, ошивались поблизости, норовя сделать удачный кадр с героями вчерашнего шоу.

При моем появлении Лаура пробежалась по мне взглядом, но ничего не сказала.

— Скажи мне то, что думаешь, — предложил я.

— Я думаю слишком о многом, — буркнула она.

— Тогда я задам вопрос, который меня беспокоит.

Она подняла брови.

— Всё больше не может быть так, как раньше. После того, что ты увидела. Не так ли?

— Нет, — покачала она головой, и тут же поправилась: — В смысле — и да, и нет.

— Я сам многое понял, увидев всё это — всё вместе, и как бы со стороны. Это очень хорошо помогает разложить все по полочкам. Увидеть полную картину.

Она смотрела на меня пристально, улавливая каждое слово.

— Я не могу просить тебя, чтобы ты забыла это, Лори. Или чтобы ты это приняла. Это — чудовищно. Я знаю, что ты будешь думать об этом теперь всегда, находясь со мной в одной комнате, или в одной постели. Это ведь так, правда?

На ее глазах едва не выступили слезы.

— Нет! — пробормотала она с отчаянным упрямством.

Я нервно облизнул губу. Посмотрел за окно.

— После того, что я сделал, я не заслуживаю того, чтобы жить. Я это понимаю.

— Да неправда все это! Неправда! — взревела она.

Я не успел опомниться, как она уже была у меня в объятиях и плакала, положив голову мне на грудь. Я обнял ее так нежно и одновременно так крепко, как только мог, и закрыл глаза, в уголках которых тоже блеснули слезы.

— Ты ни в чем не виноват, — прошептала она. — Эти подонки сделали все это с тобой. Если и есть кто-то, кто не заслуживает жить — то это они! Такие, как этот Чхон!

— Я должен был противиться им сильнее.

— Ты ничего не мог сделать. Прекрати наконец себя обвинять!

Мы долго простояли обнявшись. Ничего больше не говорили.

— Я боюсь, что разрушил твою жизнь, Лаура, — прошептал я наконец расстроенно.

— Может быть, и разрушил. Старую. Но я об этом не жалею. Теперь у меня есть нечто большее.

Не переставая обнимать её, я тоскливо посмотрел в окно.

— Я не могу поверить в то, что я провел тут почти сутки, и я до сих пор жив, до сих пор на свободе. Я вообще не думал, что я выйду из той студии.

— В какой-то момент и я так думала. Но твой план сработал.

— Да не было у меня никакого плана, — покачал головой я. — Это было безумие.

— Это безумие сработало, Дима.

Она какое-то время молчала, раздумывая о чем-то.

— Питер был бы рад. Ведь это то, что он хотел сделать, — молвил я.

— Гораздо больше. Такого еще не делал никто в современной истории. Ты должен увидеть все это, Дима. Должен увидеть последствия того, что сделал. Принять их. И принять нового себя.

— Я остался тем же, кем был. И мир, похоже, тоже не особо изменился. Ты ведь уже дала послушать мне Бэксхилл и Миллер. По их реакции не похоже, чтобы мои слова что-то изменили.

— Если ты сделал такой вывод из их речей, ты явно не умеешь читать между строк. Да и кого вообще заботят эти курицы?! Тебя посмотрели в прямом эфире 120 миллионов человек. Еще около 100 миллионов — в записи. И поверь мне — ни один из них не забудет увиденного. У многих из них картина мира перевернулась. Ты стал одним из самых известных людей на Земле. О тебе говорят и думают самые влиятельные люди в мире. Ты — больше не пешка.

Некоторое время мы молчали.

— Мой папа приехал, — наконец произнесла Лаура.

Я поднял на нее вопросительный взгляд.

— Он приехал специально из-за нас. Нам нужно с ним встретиться. Нам обоим.

— Когда? — тупо спросил я.

— Примерно через час.

От неожиданности я резко выдохнул.

— Ого. Не уверен, что я к этому готов…

— Мы — в очень непростом положении, Дима, — непоколебимо покачала головой Лаура. — То, что ты вчера сказал и показал — это мало кому понравилось. Я знаю, что ты так и хотел. Что ты хочешь оставаться политически нейтральным, не хочешь позволять никому использовать себя. Но нам нужны союзники. Без них мы обречены. Если мы станем персонами нон-грата в Сент-Этьене, то куда нам тогда податься? Прямиком в лапы к Анне Миллер?