Врач слушала меня с искренним интересом, сложив руки напротив груди. В ее глазах читалось неподдельное сопереживание, без высокомерной предвзятости, характерной для многих представителей «высшего сословия». Все-таки она неплохой человек. И я всегда это знал.

Мой рассказ прервал новый приступ боли. Какое-то время я морщился, борясь с мучениями и стараясь их не показывать. Наконец прошептал:

— Джен, у тебя за дверьми целая толпа, которая ожидает приёма. А мы тут лясы точим.

— Димитрис, моя смена заканчивается сегодня в шесть. Мы должны… — начала доктор Фицпатрик.

— Вовсе нет, — покачал головой я. — Спасибо тебе за предложение, но я занят этим вечером.

— В таком случае я освобожу для тебя завтрашний вечер, — упрямо предложила Джен. — Мы не виделись много лет. Я чувствую, что ты нуждаешься в дружеской поддержке.

— Ты ошибаешься, Джен. Я ни в чем не нуждаюсь. У меня полно дел. И друзья, хочешь — верь, хочешь — не верь, тоже есть. А у тебя есть семья, которой твое свободное время важнее, чем мне, — нетерпеливо проворчал я. — За меня не переживай. Со всем справляюсь. Прошу тебя об одном. Напиши в заключении, что я в полном порядке, чтобы я смог пройти проклятую медкомиссию. Мне сейчас очень не кстати будет потерять работу.

— Димитрис, ты же понимаешь, я не могу искажать результаты исследований, — растерянно развела руками Дженет Фицпатрик. — Дело здесь вовсе не в том, что кто-то пытается найти повод уволить тебя. Твое состояние вызывает объективные опасения. И я практически уверена, что постоянное шумовое воздействие действительно раздражает твой нерв и усиливает симптоматику.

Подняв на нее измученные глаза, я тяжко выдохнул и сказал:

— Я смотрю, рассказ о моих скитаниях тебя не особо впечатлил.

— Дело вовсе не в этом…

— Дженни, ты способна проявить целый океан полагающегося мне сочувствия, как это принято в приличном обществе, — проникновенно пресек я очередную оправдательную реплику бывшей девушки. — Поговорить по душам, угостить меня кофе, дать парочку ценных советов, вроде «Будь позитивнее» и «Верь в себя». Спасибо тебе за это. Но мне этого не нужно. Без обид. Я прошу оказать мне реальную помощь. И для этого тебе достаточно просто поставить свою подпись.

— Я не могу сделать этого, Димитрис, — возмущенно пробежав глазами по моей упрямой физиономии, открестилась Дженет. — Заведомо неправдивый диагноз — это преступление! А в данном случае это еще и подлость — по отношению к тебе же. Потому что тебе нужна реальная медицинская помощь. Думай, что хочешь, проклинай меня, если хочешь — но я не стану способствовать твоим самоистязаниям.

Остановив ее пламенную речь нервным движением ладони, я крякнул и раздраженно поднялся с кресла. Нельзя сказать, что ответ Дженет очень сильно уязвил меня. В принципе, я не ожидал ничего другого от визита в клинику. Но все-таки легкая горечь на душу осела.

— Знаешь, — бросила мне вслед врач, когда я взялся за трость и направился к двери. — Я до сих пор виню себя за то, что не пришла тебе на помощь тогда, когда ты действительно нуждался в этом. В 83-м.

Я замер в нескольких шагах от двери. Не думал, что она помнит.

— Тебе не за что винить себя, — ответил я, не оборачиваясь. — После известия о смерти родителей ты все время поддерживала меня.

— Нет, неправда. Я была слишком занята собой, своей карьерой. Ждала в душе, когда ты наконец справишься со своими проблемами, сосредоточишься на мне и на нашем будущем. Даже не пыталась постичь всей глубины твоей боли. Лишь много лет спустя я поняла, да и то, пожалуй, лишь отчасти, каково тебе было, когда всерьез заболел мой собственный отец.

— Я тоже не смог бы сполна понять этого, пока сам не пережил. Мозг человека так устроен.

— Нет, не оправдывай меня. Я была законченной эгоисткой, Димитрис, — категорически произнесла Джен. — И мне больно видеть в твоих глазах, что ты считаешь, будто я неспособна осознать своей ошибки. Поверь, я далеко не бесчувственна. Просто я не заметила вовремя, как ты нуждаешься во мне. И я до сих пор чувствую за это свою вину.

К ее последним словам я обернулся, и с изумлением обнаружил, что Дженет Фицпатрик едва сдерживает слезы. Такая чувствительность уверенной в себе 34-летней женщины, да еще и врача, привыкшего к виду человеческих страданий, огорошила меня.

— Перестань. Ты не должна винить себя, Дженни, — ступив к ней, заверил я искренне. — Много раз за те годы, что мы провели вместе, я игнорировал твои чувства и не замечал твоих переживаний. Я думал лишь о себе. И еще о множестве вещей, которые считал важными. О чем угодно, но только не о тебе. Я не любил тебя, Джен. Сомневаюсь, что я вообще умею любить.

Не знаю, как должна была отреагировать женщина на мои признания. Мне казалось, что ей должно было стать горько и обидно. Но вместо этого доктор Фицпатрик неожиданно шагнула ко мне и обняла.