Да, похоже, с воображением у этого парня все в порядке.

— Твой отряд — не единственный, кто вышел этим днем на охоту, Димитрис. Были и другие. Только они охотились не на нас.

Сделав эффектную паузу, Амир завершил свой очерк слегка охрипшим от длительной речи голосом:

— Это они убили твоего товарища. Выстрел профессионального снайпера, а не свихнувшегося бандита. Электромагнитный взрыв — их работа. И это их профи поработали над тем, чтобы роботы сошли с ума, забыв о боевых ограничителях, вшитых в каждую их плату — это не мог быть просто сбой, вызванный ЭМИ. Ты мог обратить внимание, что робот атаковал только вас. И он определенно убил бы тебя, если бы на помощь не пришла Лейла.

Ну да. С помощью плазмомета, случайно оказавшегося под рукой.

Будь мои ладони свободны — впору было бы аплодировать.

— Что бы ты ни задумал, Захери, это слишком затейливо, — наконец произнес я. — Хороший план должен быть предельно простым — я не раз убеждался в этом на практике.

Вступив в молчаливую дуэль с вдохновленными глазами «праведника», я начал объяснять ему ситуацию спокойным голосом профессионала.

— Давай опустим лирику и продвинемся к сути. Может быть, кто-то по эту сторону границы поверит в твою историю. Здесь готовы уверовать во все, что порочит власти Сиднея. Но ты должен понимать: на нашей стороне твои действия вызовут возмущение и ярость. Такого никому не прощают. Тебя найдут очень скоро. Даже в этих подземельях.

Произнося каждую следующую рублёную фразу, я убеждался, что моими устами глаголет истина. И мой голос становился еще более уверенным.

— Если рассчитываешь прикрыться мною, как заложником — вынужден разочаровать. С тобой не будут вести переговоров. Проведут силовую операцию даже ценой моей жизни.

Это тоже правда. Все в полиции знают это правило. Я лишь надеялся, что мои коллеги окажутся достаточно искусными, чтобы и Захери прикончить, и меня спасти.

— Лучший выход для тебя — сдаться. Я могу гарантировать тебе немногое. Лишь что тебя не пристрелят на месте, если я выступлю как посредник. Дальше все будет в твоих руках. Адвокаты, пресса, громкие речи со скамьи подсудимых. Имеешь все шансы прославиться среди своих как мученик. Занять свое место в истории. Ты ведь этого хочешь?

Амир внимал, не перебивая. Затем без видимой иронии уточнил:

— Ты правда веришь, что меня арестуют и будут судить?

Надо признаться, не верю. Как не верю и в то, что мои увещевания принесут какие-то плоды. Но я сказал:

— Я обещаю.

Морщина прорезала лоб Амира, и он с сожалением произнес:

— Я чувствую в твоих словах неискренность. Но даже будь ты искренен, я вынужден бы был отвергнуть твое предложение. Я действительно положу свою жизнь на алтарь справедливости, когда будет угодно Богу. Но пока еще этот час не настал.

Присев на корточки и проникновенно глянув мне в глаза, Захери молвил:

— Читая информацию о тебе, я чувствовал между нами удивительную схожесть, Димитрис. Это имя кажется неподходящим для тебя, но оно твое. Тебя ведь хотели назвать иначе, да? «Алекс Сандерс». Каждый слог произносится как металлический лязг, дышит бездушной сталью. А вместе имя похоже на «черепаху» римских легионеров, во все стороны ощетинившуюся острыми копьями. Это воинское прозвище пытались дать тебе в интернате. Но ты предпочел оставить имя, которым тебя нарекли родители при рождении.

Должно быть, ты действительно много читал обо мне, Амир, если тебе так многое известно. И ты, наверное, считаешь, что я должен чувствовать духовное родство со всеми прочими обездоленными сиротами. Может быть, ты считаешь, что я должен сочувствовать вам, так как мой собственный, пусть и не родной, брат, прожил в «желтой зоне» четыре года, прежде чем я смог устроить ему лучшее будущее.

Но ты ошибаешься.

— Да. Я узнаю в тебе себя, — задумчиво протянул мой собеседник. — Первое, что я помню в своей жизни — медресе. Все, что происходило раньше, лишь изредка является мне во сне. Иногда я слышу голос матери, но очень тихо, и… Знаешь, наверное, я просто выдумал его. Это лишь наваждение, а не воспоминание, как мне бы хотелось.

Жаль, что я не ознакомился с биографией Захери перед операцией: мог бы хотя бы отличить правду от откровенной лжи. Впрочем, вряд ли в его личном досье что-то говорилось о медресе. СБС не слишком затрудняет себя сбором данных о том, что происходило со всеми этими людьми до иммиграции. Да и попробуй собери эти данные с развалин старого мира, утопающих в войнах и нищете.

— Стране, в которой я родился, Создатель ниспослал тяжкие испытания, — припомнив, объяснил Захери. — Единственным богатством наших земель была нефть. Но еще до моего рождения ее подчистую выкачали те самые иностранные захватчики, которые ранее опустошили наши земли ядерным пламенем. Целые армии оккупантов обороняли месторождения от обнищавших людей, которым недра их земли принадлежали по праву. А затем они ушли — оставив нам лишь пыль и пустыню. Поколения, рожденные после войны, были слабы и больны. И очень, очень злы. Жгучая жажда мести осталась единственным достоянием моего народа. Они избрали нового аятоллу, призванного вернуть стране величие. Ваххабита. Это очень сильный человек, полный неистовой веры и весь объятый пламенем ненависти. Он не мог принести ничего, кроме новых страданий. Так он и сделал.

По глазам Амира пробежала тень.

— Основа его армии — так называемые «дети пророка». Их воспитывают в медресе по строгим законам шариата в его извращенном аятоллой толковании. Мальчики не имеют права покидать стен медресе. Им запрещено пользоваться любыми средствами связи. Они не имеют права разговаривать. Лишь молиться. Тем, кто нарушает это правило, отрезают язык.

«Так вот почему ты так любишь говорить», — хотелось съязвить мне, но я промолчал. Сомневаюсь, что история Амира правдива, но рассказчик он хороший, и хочется дослушать до конца.