— Не подходи. — предупредил я.

Сунься она — я бы ударил, не задумываясь. Наверное, по моему лицу было видно. Злобно оскалившись, женщина отошла, продолжая бормотать себе под нос по-румынски проклятия в мой адрес. Я обернулся к молодой матери, и увидел, что бокс уже давно открыт, а она, даже не подумав распечатать пластиковые одноразовые приборы в целлофановом пакете, с упоением поедала руками сочные тушки жареной саранчи в хрустящих панировочных сухарях, бобы и кашу из киноа. Тактично отвернувшись, я решил какое-то время подождать, убедившись, что ее никто не побеспокоит.

Какое-то время спустя я почувствовал, как она слегка потянула меня за рукав, и обернулся.

— Спасибо! — с чувством проговорила она, вытирая салфеткой рот. — Спасибо огромное! Я думать умереть! И сын!

У нее был сильный акцент — похоже, английский она знала лишь на базовом уровне.

— Не за что, не надо благодарить, — неловко улыбнулся я. — Если хотите, держитесь рядом со мной, вас никто не обидит. У меня есть деньги, я буду вам покупать еду, пока вы не выберетесь отсюда. Понимаете?

Не знаю, поняла ли она, но когда я протянул ей руку, она, вглядываясь какое-то время мне в глаза, вложила мне в руку свою ладонь. Минуту спустя мы были возле Андерса. Завидев нас еще издалека, он взялся за трость, поднялся и уступил место девушке, несмотря на то, что она неловко пыталась удержать его на месте.

— Это ваше, — я протянул один из оставшихся двух обедов старому датчанину.

— Хм. Напрасно. Я же просил что-то попроще, — задумчиво оглядев увесистый бокс, пробормотал он. — Но спасибо тебе, мальчик. Ты, похоже, решил серьезно заняться благотворительностью.

— Нельзя же бросать маленьких детей умирать, — сказал я, глядя на девушку, которая, сев в кресло Андерса, а прежде мое, улыбалась, гладя младенца по голове и нашептывая ему что-то на неизвестном мне языке.

— Ей будет тяжело с этим ребенком. Честно говоря, у него не очень много шансов выжить…

— Сын будет хорошо! — упрямо сжав губы, решительно заявила девушка, видимо, поняв смысл слов Андерса. — Я не бросить никогда, даже если умереть!

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы по щеке не прокатилась слеза. Оглянувшись, я заметил, что несколько людей наблюдали за этой сценой с немым, бездеятельным состраданием — с таким же, как смотрели на ищущую своего мужа женщину или тихо бредящего психа.

— Что случилось с людьми? — тяжко вздохнув, риторически спросил Андерс. — Со всеми нами?

С молодой матерью, покровителем которой я невольно заделался, я успел поговорить не так уж и долго.

— Как тебя зовут? — спросила она на своем ломаном английском.

— Димитрис.

— Д-и-м-и…

— Дима, — назвался я сокращенным именем

— Спасибо, Дима. Спасибо… Но меня ведь все равно не пропускать, — в ее голосе было тихое отчаяние. — Я говорить им, что некуда ехать кроме здесь. Что маленький сын. Но они не пускать.

Ей всего лет двадцать и она достаточно красива. Она могла бы жить другой жизнью. Но ей не дали ни малейшего шанса. Я, может быть, уеду в Сидней, если повезет. А куда денется она? Мое сердце болезненно сжималось.

— Как зовут твоего сына? — спросил я.

— Я назвать его Уоллес, как Протектора. Я думать, это поможет ему выжить. Но они не пускать, — по ее щекам снова потекли слезы.

Мне захотелось как-то утешить, успокоить ее, но я не знал, как. Пустые слова ничего не значили, а дать ей стоящий совет я не мог, потому что не знал, что ей делать. Скоро мы расстанемся и больше никогда не увидимся — потому что она никогда не попадет в Содружество и никогда не бросит ребенка, а я не смогу взять ее с собой. Мне бы лучше поскорей уйти, даже не знать, как ее зовут. Попытаться забыть про нее и не замечать — как это делают все.

— Жаль, что таких добрых людей, как ты, мальчик, не так много. Тогда мир был бы другим, — произнес философски хромой датчанин.

Я так и не ответил — его глаза внезапно расширились от удивления и он отступил от меня на несколько шагов. Я не сразу додумался обернуться. За моей спиной стояли трое сотрудников СБ.

— Это вы Войцеховский? На вас поступила жалоба из-за рукоприкладства и угроз в адрес пассажиров у пищевых автоматов, — сказал один.

— Да вы что? — я неуверенно усмехнулся. — Быть того не может! Это чистой воды клевета! У меня пытались отобрать еду, которую я купил за свои кровные!

— Они ничего не делать! Я все видеть! Он мне помогать! — сразу же вступилась за меня азиатка.

— Ну что вы, это очень вежливый молодой человек, он бы никогда… — поддержал ее Андерс.

— Как бы там ни было, мы вынуждены просить вас пройти с нами. Требуется составить протокол.

— Без проблем, — я нервно улыбнулся, затем обернулся к Андерсу и матери. — Не беспокойтесь за меня. Я скоро вернусь.

Люди смотрели, как меня уводят, кто с опаской, а кто с безразличием. Что касается меня, то я убедил себя, что никакой проблемы нет, и всячески храбрился, пока вежливые офицеры охраны вели меня к какой-то неприметной двери с надписью «Только для персонала», попросили меня сдать им свой рюкзак, все предметы из карманов и коммуникатор («Такой порядок»), а затем по длинным полутемным коридорам. Сердце беспокойно заныло лишь после того, как мы спустились по какой-то лесенке вниз и я оказался в коротком коридоре с рядом одинаковых, тяжелых железных дверей. В этом коридорчике нависла мрачная атмосфера.