Мне страшно. Мне так страшно, что дыхание обрывается, а пульс то скачет, то замирает. Ноги ватные, во рту сухо, а язык, кажется, распух и перекрывает доступ кислороду.

Еще никогда на моей памяти Степа не отказывался от тренировки.

Никогда.

Все очень и очень серьезно.

Мне надо тоже побыть одной и тщательно все обдумать. Возможно, у меня есть полчаса Степиного терпения, а может, нет и десяти минут. Мой мальчик на пределе. Знаю это.

На автомате готовлю гречку с курицей, овощной салат. Безотчетно нервным волчком кружу по своей маленькой кухне, собирая все углы руками, ногами и даже головой, словно нахожусь здесь впервые. Но боли не чувствую. Огромная черная дыра внутри высасывает все силы и эмоции, сводя ощущения лишь к неприятному холодному предчувствию, окутывающему меня ледяной коркой.

Миллионы раз я представляла себе нашу с Матвеем встречу. Заготовила сотни сценариев. Сочинила миллион диалогов. Придумала ответ на каждый возможный вопрос или фразу. Выработала для себя идеальную стратегию поведения.

И все равно облажалась по полной.

Видимо, семнадцать лет — недостаточный срок, чтобы разбитое влюбленное сердце смогло простить и забыть обиды. Хотя нет, не правда. Если бы дело было в простой обиде… В одних лишь его словах… Я бы простила. И с легким сердцем жила дальше. Но вот только любые слова и любая обида меркнут на фоне поступка, перечеркнувшего все самое светлое и доброе, что я к нему испытывала.

Такое не прощают.

Никогда.

Однако предательница-память, словно издеваясь, подсовывала иные, счастливые воспоминания, наполненные нежностью, романтикой и первыми поцелуями.

Прошлое

Победа?

Победа! Господи, да!

Да! Да! Да!

Душа ликовала, а сердце отбивало барабанный марш победы. Одному богу известно, что я пережила за время боя Матвея и … и даже не помню, как звали его соперника.

Я все боялась, что Соколовскому вот-вот прилетит страшный удар в голову и испортит его такое красивое лицо. Божечки, пусть этого никогда-никогда не случится! Пожалуйста-пожалуйста!

Если до этого вечера и был хоть один шанс не влюбиться без памяти в Матвея, то после не осталось и намека на него. Невозможно красив. Нереально притягателен. Наглый. Самоуверенный. Дерзкий. Сильный. Быстрый. Ловкий.

Наверное, я могу до полуночи осыпать эпитетами Соколовского и ни разу не повториться.

Бокс — это страшно.

Боксер Матвей Соколовский — это самое прекрасное, что мне доводилось видеть в этой жизни.

И то, как он смотрел на меня в перерывах… мамочки, у меня внутри все органы сплетались в тугие косы.

Я ждала его у гардероба. Матвей вышел с мокрой головой, благоухающий мятным гелем для душа и морской свежестью дезодоранта и накинул капюшон своей идеально белой толстовки.

Когда Матвей приблизился, я заметила его необычный, даже странный взгляд. Он то и дело соскальзывал на мои губы и там задерживался, отчего казалось, что с ними что-то не так. Я нервничала, кусала нижнюю губу, думала о том, что он смотрит, и нервничала еще больше.

— Поздравляю, — пискнула я и порывисто обняла парня, отстранившись в ту же секунду.

— Ерунда, просто товарищеский турнир. Эта победа даже нигде не зачитывается, — небрежно отмахнулся он, продолжая буравить меня своими темными глазищами.

— Вовсе не ерунда! Это было потрясающе! Ты — молодец! Твою победу надо отпраздновать! Купим торт!

— Купим торт? — удивился он.

Удивился! А мне бы хотелось, чтобы он улыбнулся. потому что самой мне хотелось улыбаться без остановки. Потому что он такой классный. Потому что я здесь, рядом с ним. Потому что смотрит на меня вот так, почти ласково. Потому что зовет Зоей, а не Чебурашкой. Потому что внутри у меня все ликует от сопричастности к нему.

— Конечно. Зайдем по пути к Гамлету. Он по субботам помогает отцу в магазине на углу.

И да. С Гамлетом мы подружились. Он хороший. И очень воспитанный. Его мама — врач. А отец держит небольшую продуктовую лавку. Ассортимент в ней небольшой, но все продукты свежие.

— Ты хочешь, чтобы мы пошли к тебе? — уточнил Матвей, а мне вдруг стало неловко.

Мы действительно даже не обговаривали ничего такого. Сегодня он сдал Глебову последние хвосты, заниматься школьными предметами нет необходимости, а значит и его визитам в наш дом пришел конец. Наверное, я ужасный человек, но в этот момент я сожалею, что у Матвея больше нет ни двоек, ни пропусков.

Внутри меня стремительно прорастает зерно сомнений в том, что мы и дальше будем общаться. Я считаю Соколовского другом, но сам он ни о чем таком не говорил. Боже, да даже никто в школе не знает, что мы проводим вместе время вне гимназии. Разве что Глебов догадывается.

Меня не любят в классе. Остальным в школе нет до меня дела. В принципе, если уж по-честному, я и сама не стремилась ни с кем подружиться. Зато Матвей настоящий любимчик. Не хотелось портить ему репутацию собой. Хотя, вру. Мне было страшно, что при одноклассниках Матвей сделает вид, будто меня не существует, когда я напрямую с ним поздороваюсь или обращусь. И после этого станет невозможным любое дальнейшее общение, потому как мое сердце попросту не выдержит. Нет, я верю, что он хороший человек и все такое, но мы слишком мало знакомы, чтобы я могла не сомневаться. А потому сознательно выбрала позицию страуса, ожидая действий с его стороны.