У меня же в Москве все сильнее и сильнее растет желание встретиться с Александром Зиновьевым и задать ему вопросы, которые представляются мне очень важными и которых мой зарубежный коллега почему-то ему не задает.

Вслед за августом 1991-го грянул октябрь 1993-го. Пушкари Ельцина прямой наводкой расстреляли Дом Советов. Зиновьев не просто осудил учинивших эту кровавую бойню – он проклял их, в том числе на страницах газеты «Правда», где я работаю.

Желание поговорить с ним еще более возрастает. И вот поздней весной 1994 года (наверное, это был уже конец мая) такая возможность появляется. Я узнаю, что Александр Александрович приезжает в Москву по приглашению издательства, которое выпустило его книгу.

Это было издательство «Центрполиграф», где и произошла моя первая встреча с ним. Приехали тогда и другие журналисты, хотя слишком большого нашествия прессы не наблюдалось. Телекамер тоже не было. А ведь это первый приезд Зиновьева на Родину после долгого отсутствия! Разве не событие? Я думал: останься он в основном автором «Зияющих высот», не выступи столь резко против пришедших теперь к власти в России, какой бы пышный прием они ему устроили…

Ну а получилось, что едва ли не единственным «приветствием» от «демократических» изданий к его приезду стала статья в «Независимой газете» под характерным заголовком – «Философ-вешатель». Припомнили, что где-то он в порыве ярости бросил: разрушители страны за свои деяния заслуживают виселицы.

Первое мое впечатление о нем, чисто внешнее. Невысокий, но ладно скроенный. Энергичный, подвижный, мгновенно реагирующий. Красивая голова и открытое, располагающее лицо с мудрым взглядом искрящихся молодых глаз. Не притворно простой в общении. Очень приветливый. Или, может, это лишь ко мне, поскольку я представляю одну из немногих газет, где он имеет возможность печататься?

Сразу ему сказал, что хочу побеседовать отдельно, не в этой суетной толчее. Он предложение охотно принял: «Вот когда здесь все закончится, поедем ко мне в гостиницу».

По дороге, когда мы проезжали места, связанные с его детством и юностью (на рубеже двадцатых и тридцатых годов Зиновьевы перебрались из глухой костромской Чухломы в столицу), вспоминал, где был дом, в котором они тогда жили, где – школа, в которой он учился, и обо всем говорил очень тепло: об учителях, о товарищах, о читавшихся книгах и об отношениях между людьми в то время.

Остановился он в гостинице «Украина» возле Киевского вокзала. Был теплый и солнечный день со свежей зеленью деревьев, поэтому в стены здания не тянуло, и мы устроились поначалу на скамейке, разыскав более-менее укромный уголок в сквере. Но потом, когда начавшемуся разговору стали мешать присаживавшиеся поблизости люди, пришлось все-таки перебраться в гостиничный номер.

А разговор, как мне и хотелось, получился, в конце концов, неторопливый, обстоятельный и продолжительный. Никаких ограничений во времени Александр Александрович предварительно не установил. На телефонные звонки, которые иногда раздавались, сперва отвечал коротко, перенося назначенные встречи на более позднее время, а потом и вовсе махнул рукой, не беря больше трубку.

Да, я чувствовал встречное его желание говорить со мной. Говорить откровенно – о том, что, как я понял, одинаково остро волновало и его, и меня. Ни от каких моих вопросов он не уходил. Так, кстати, будет и впредь. Не могу сказать, будто абсолютно со всем, что он говорил, я был полностью согласен. Нет. И так тоже впредь будет (особенно в связи с его оценкой значения марксизма на современном этапе). В чем-то сразу возражал ему, а о чем-то после размышлял, пытаясь лучше разобраться в его утверждениях и доводах.

Но главное, самое главное, ради чего я искал этой встречи и этой беседы, не разочаровывало меня! Ведь смысл, пожалуй, всех основных моих журналистских бесед этого тяжелого, смутного времени на исходе ХХ века был в том, чтобы глубже постигнуть суть трагедии, происшедшей с моей страной и моим народом. Именно об этом – в первую очередь! – я говорил с Валентином Распутиным и Вадимом Кожиновым, Геннадием Зюгановым и Виктором Розовым, Юрием Бондаревым и Михаилом Лобановым, Станиславом Куняевым и Сергеем Кара-Мурзой… С теми, от кого надеялся услышать что-то интересное и важное не только для меня, но и для тысяч наших читателей.

Вот и с ним, Александром Зиновьевым, – тоже. Мысли о союзе Запада и «пятой колонны» внутри нашей страны, о предательстве тех, кто пробрался к руководству Советской державой, как о подрывном динамите, резкое отрицание идеи, что Советский Союз якобы изжил себя и должен был погибнуть по причинам, так сказать, естественным, – все это находило сочувственный отзвук и поддержку в моей душе. Как и оценка нашего советского прошлого, которое «демократы» обозвали «черной дырой». Меня крайне возмущало это очевидной несправедливостью. А вот афористическая оценка, данная Зиновьевым в той самой первой нашей беседе: «Советский период – вершина российской истории».

Эту его чеканную формулу я сделал заголовком первой части материала, опубликованного тогда в двух номерах «Правды». Ею, этой частью многочасового диалога, появившейся на газетных страницах 1 июля 1994 года, открывается теперь столь дорогая для меня книга наших бесед.

Он верно сказал, что их было более двадцати. В книгу я включаю, с моей точки зрения, самые значительные.

Поводы для встреч с ним бывали разные. И я искал этих поводов, старался не упустить ни одного. Вслед за встречей, про которую сейчас рассказал, был его приезд ранней осенью 1997-го. К этому времени в Москве вышло еще несколько его книг, и он прибыл, чтобы на Московской международной книжной выставке-ярмарке участвовать в их представлении. Сам сообщил мне об этом приезде, сам пригласил повидаться.