«А-а, гражданин начальник, – прохрипел Тютелин. – Здрас-сьте».

Егоров придвинул стул к кровати, сел, нагнулся к изголовью, но тут же отстранился из-за едкого медицинского запаха, исходившего от бинтов.

«Встанешь на ноги… – негромко сказал он, но спохватился: – Поднимешься – возвращайся в деревню. Здесь тебе житья не будет: нищеброды додавят или органы запрессуют, им такие перевертыши ни к чему, картинку портишь. Или уезжай куда подальше, там побирайся. Вот такая тебе альтернатива. Все понял? Короче, надумаешь вернуться – дай знать, приеду, заберу. И одежду привезу. Другое выберешь, тогда все сам, я в благотворители не нанимался. И вот еще что. Заявление на тех, кто тебя оприходовал, не пиши, не ждут его от тебя. И последнее. Я в деревне никому ничего не скажу. Чтобы лишнего позора не было. Надеюсь, отсюда не докатится, хотя у нас с этим сам знаешь как».

Егоров поднялся и шагнул к двери.

«Прощевайте, граждане болящие», – сказал он, обращаясь к мужчинам, лежавшим на койках справа и слева от Тютелина.

«И вам не хворать», – ответили те, делая вид, что только сейчас обратили на него внимание. Ну да, как же, когда он говорил, у них даже уши шевелились.

В коридоре к Егорову подошла женщина в белом халате. Протянула пакет с обязательным изображением главного монастырского храма:

«Вот его вещи».

«Спасибо».

Игорь Григорьевич взял пакет и направился к выходу.

О том, что он заберет одежду больного, участковый договорился, когда в регистратуре выяснял, где лежит гражданин Тютелин. «Так в травме, где ж еще?» – ответили ему. А что ее следует забрать, ему дали понять в райотделе. Вообще-то это означало уничтожение улик, но уликами эти вещи станут лишь после заявления пострадавшего. Коллеги рассчитывали, что участковый из Покровского прочистит фальшивому нищему мозги, но хотели подстраховаться.

Сев в «уазик», Игорь Григорьевич заглянул в пакет. Но сначала принюхался. Нет, кровью не пахло. Высохло, выветрилось. А крови было много – и на куртке, и на штанах, на берете и тельняшке.

Чужие это были вещи, не Тютельки. Униформа. Чья она на самом деле, кто обрядил в нее Тютелина, этого в отделе не сообщили. А зачем был нужен маскарад, и так ясно. Когда безногий десантник, с нашивками за ранения, со значками и знаками, которые за просто так на грудь не вешают, просит милостыню, как такому не подать?

Где Тютелька спал, в какой компании ел-пил, этого тоже не открыли, но каждое утро кто-то привозил его из города к воротам монастыря, а вечером забирал. Но прежде изымал деньги, что набросали в голубой берет сердобольные прихожанки и паломницы. Мужчины, те проходили мимо, распознавая подделку, потому что калека с багровой культей никак не походил на бойца, пускай и бывшего, войск дяди Васи Маргелова. А так и было: Тютелин два года провел не в вэдэвэшных частях, а на часах, охраняя затерянный в лесах под Красноярском склад боеприпасов.

Тихо-мирно, строго по уговору, было недолго, потому что Тютелина занесло: раз заныкал часть выручки, другой, а потом, ума-то нет, стал похваляться своей ловкостью перед другими нищими.

Опухшая женщина, в платке по брови, теми же изъеденными болячками губами, которыми шептала молитвы, между ними выпрашивая копеечку на вспоможение, вложила Тютельку по полной программе: крысятничает безногий!

На следующий день, вечером, Тютельку обыскали, нашли заначку, отволокли в сторону и стали учить уму-разуму, потому как понятия нарушать нельзя. И перестарались, уж больно хлипким оказался «десантник». А когда уразумели, что натворили, сорвались и сдернули, прихватив у монастыря нищенку с сукровицей на губах, понятия ведавшую.

По всему должен был Тютелька загнуться, а все же не отдал Богу душу. Видимо, Господь и помог, посчитав, что рановато пока этого раба прибирать. Уже в темноте выползшего к дороге Тютелина подобрали монастырские послушники. Они возвращались в обитель с полевых работ, задержавшись там из-за сломавшегося грузовика. Да и мудрено было не сломаться, поизносился старик, еще при прежней власти был сработан в славном трудовыми подвигами городе Горьком, ныне вновь Нижнем Новгороде. За километр до озера ветеран окончательно встал, пришлось идти пешком, а тут из кустов стон…

Тютельку принесли в монастырь. Вызвали «скорую» из райцентра. Вызвали и милицию, то есть полицию. Двое сотрудников приехали быстро, но действовали они без рвения – так, словно разборки между нищими были делом если не частым, то рядовым. Опросили послушников, наскоро осмотрели место избиения и засобирались обратно. А на слова отца-эконома, что братия будет молиться за здравие пострадавшего от злодеев, лишь ухмыльнулись.

В райотделе нежелание раздувать эту историю объяснили положительной динамикой: в этом году кривая преступлений только-только вниз пошла, а еще комиссия из области ожидается с проверкой, и тут на тебе! Возможно, так и все было, насчет кривой и комиссии. Но вероятнее другое: тот, кто стоял во главе нищенской шатии, отстегивал кому и куда нужно долю малую, а может, не такую уж малую. И всех такое положение устраивало, и не Тютельке с его заявлением о причиненных побоях было его менять.

Прозрачные намеки Егоров понял, невысказанную просьбу уважил. Иначе не сидел бы сейчас в «уазике» и не рассматривал испятнанные кровью шмотки.

Прежде чем тронуться в обратный путь, уже не по Старой дороге, а по грейдеру, где, конечно, тоже колбасит, но не так убийственно, Егоров свернул к монастырю.

На площадке перед мостом было густо от машин и людей. Но терпимо, потому что автобусы с недавних пор останавливались дальше, за соснами, у турбазы. Оттуда паломники и экскурсанты шли пешком – сначала вниз по косогору, а потом через стоянку легковушек к мосту.