– У-гу, реагировала Подруга, приподняв над головой чайник с кипятком и наливая длинной струей кипяток в заварочный чайничек, который она опустила на вытянутую руку вниз.

– В пиджаке, брюках, галстук, рубашка, а сверху панама!

– И очки зеленые!
– подытожила Подруга. Лопоухий замер, наблюдая, как она метко справляется с водицей.
– И очки, Йокочка, зеленые?
– А, да, да он в очках. Точно: зеленые очки. Солнца нет, ничего нет, а он...
– Так это Клюква.
– Кто?
– Клюковякин

Женька. Я его Женечкой зову. Мой аккомпаниатор. Очень, очень хороший пианист. И растяжечка классная. И, что главное, чувствует инструмент. И меня...

"Ну, понесло!
– тихо подумал Лопоухий.
– Это надолго. Тема ведь такая первостепенная, Клюква!"

Он особенно откровенно рванул кусочек кожицы со стула.

– Ты что, Йокочка!
– кинулась к нему Подруга.
– Ох, Юра, извини, я не нарочно. Просто нервничаю.
– Ну, ничего, ничего, - оказалась рядом на лимонном полу Подруга, и упала своим лбом на колено Лопоухого.

– Давай, тебя успокою, - проговорила она осторожно из этого положения.

"Чтобы это могло значить?!" - ушки на макушке.
– Да не успокоиться мне!
– резко встал Лопоухий, половичка скрипнула.
– Я у Пафнутия был...
– Ну, женатый человек, - отрекомендовала того Подруга. "Значит, не знает еще!" встрепенулся Лопоухий, и решил почему-то умолчать о том, что у него найдена порча.

– Ладно, Юра, мне как-то нехорошо. Я уйду, - не глядя в сторону расположившейся на полу Подруги, проговорил Лопоухий.

– Тебе что, Женечка не понравился?
– начала заупокойно та.

– Причем тут Женечка. Мне одному побыть надо!
– чуть не закричал Лопоухий.

– А, ну ладно, - спокойно произнесла Подруга и снова схватила очутившегося под боком котика.
– До свидания!

– До свидания, Юра, - скрипнул напоследок лимонным деревом Лопоухий, прикрыл за собой дверь и...

– Ф-ф-у-у-к, - дунула в мордочку Персидскому Шаху Подруга, - Пади, - и выпустила бестию из рук.

* * *

Женечка Клюковякин шел против ветра. На закате торжествующе играло с облаками солнце. Оно стягивало их к себе голубыми ладошками, и, как возница, неслось к западу, обдувая Женечку свежим балтийским ветром.

– А-а, - басил Женечка арию Зороастра из Моцартовой "Флейты", - а-а.

Волосы его взметались упругими воздушными потоками, и сердце пронизывало насквозь нескончаемой, казалось, радостью:

"Оленька была беременна! Значит, конец второго распроклятого этажа в Юриной благоухающей хижине, значит, улетает аллергия от его Персидского Шаха, значит, жизнь совершенно меняется, - конец аккомпаниментам, словом...

– Я становлюсь мужчиной!
– закричал Клюква, и сорвал панамку и зеленые линзы.

– По ветру ее, легчайшую паутинку!
– и понеслась панама.

– Вдребезги!
– и разлетелись очки. Женечка сбросил пиджак, галстук, рубаху, оставшееся и побежал, высоко подкидывая колени, в море. Он падал, плескался, глотал соленоватую воду и вдруг, когда ушла из-под ног земля, поплыл важно и торжественно как Орфеева голова.

– Чудеса, - фыркая произнес он, когда захотел взмахнуть руками, и почувствовал, что их у него не было.

Ног?
– нет. Туловище?
– какое! Голова качалась в волнах Финского залива, мягко жмурилась от выскочившего из-за облаков солнца и фыркала:

– Чудеса! Тут он проснулся. За окном то ли лил дождь, то ли шел снег. Странно, - сказал Женечка, и долго лежал еще так, покрытый до подбородка зеленым верблюжьим одеялом, рассуждая: какая Оленька, зачем она забеременела?

Мысли его плавно зашли в тупик, и позвонила как раз Подруга.

– Юрик, представь!
– пересказывал ей свой сон Женечка.

– Вот так-так, - такала перетрусившая Подруга. "А вдруг сбежит к теткам!
– саднило ей задницу.
– Вдруг сон в руку?! Сегодня у нас что, пятница? Ах ты, беда!"

Но пересилив свои эмоции и взяв нить разговора в собственные руки, она спросила:

– А ты был у Люси?
– Нет, - живо ответил Женечка.
– Сейчас пойду. Правда, погода... Но дело не терпит отлагательств, правда?

– Правда, юноша, правда, истинная правда. А потом, надеюсь, ко мне? Пообедаем вместе!

– Ах, конечно, Юрочка!
– улыбнулся Женечка и попрощался. "Какая Оленька? Странно!" - закрыв на секунду глаза, подумал он, и откинул одеяло со своего свежего утреннего тела.