– Но тогда я наверняка не обратился бы к вам.

– Вы по крайней мере откровенны, профессор.

– Я долго колебался, прежде чем прийти. Я думал о другом полушарии. Там это делают даром. Когда-то, когда я еще был профессором Мольнаром, все было бы очень просто, но теперь... Теперь я не смог бы даже наскрести денег на поездку...

– Стало быть, вы продумали все возможности и остановились на мне.

– Вот именно.

– Я не отвечу вам так просто, - помолчав, сказал Эгберг.
– Я должен подумать...

– Только не очень долго. Я могу умереть здесь у вас. Нет, не думаю, чтобы у вас были какие-нибудь неприятности, если бы кому-нибудь пришло в голову проверить, кем я был и что нас, мягко говоря, некогда разделяло. В конце концов это давнее дело. На всякий случай в моих вещах хранится адрес моего врача.

– Хороший специалист?

– Провинциальный врач средней величины.

– Я уже знаю его адрес. Завтра я получу все данные, которыми он располагает.

– Вы перетрясли мои вещи?

– Как видите. Впрочем, не я лично.

– Вы откровенны. Это нечто новое. Не думал, что это приходит с возрастом.

– Вы всегда думали обо мне хуже, чем я есть, профессор. Я никогда не боролся против вас лично. Я боролся только против ваших взглядов.

– Результат был тот же. Впрочем, не будем возвращаться к прошлому.

– Согласен. Выпьете кофе? Мне думается, это вам не повредит.

– Ну что ж, выпью.

– Перейдемте в мой кабинет.

Кофе и коньяк ждали их. Свет был желтый, приглушенный, как и во всем доме. В глубине комнаты Мольнар заметил нечто напоминающее большой пульт управления. Пульт был темным, только почти на самом его краю мигал одинокий красный огонек.

– Простите, профессор. Я на минутку. В институте что-то происходит, Эгберг подошел к пульту, над которым в тот же момент загорелись две яркие лампы дневного света. На экране появилось лицо человека в белом халате.

– Что нового, Дорн?
– спросил Эгберг.

– Все в порядке. Только шестнадцатая нервничает. Поэтому я обеспокоил Вас.

– Ты пытался дать поляризующее напряжение?

– Да. Не помогает.

– Хорошо, сейчас посмотрю, - сказал Эгберг и повернул экран так, что Мольнар уже больше ничего не видел. Щелкнул переключатель, и Мольнар услышал вой, монотонный, низкий, почти нечеловеческий. Он встал и, стараясь не задеть стол, подошел к пульту. Эгберг, склонившись к экрану, стоял к нему спиной. Он был выше Мольнара и заслонял часть экрана. Однако в незаслоненной части Мольнар увидел женскую руку, может быть, детскую. Рука разжималась и спазматически сжималась, потом шло предплечье, а дальше был металл, странная сетка, напрягающаяся и набухающая в такт спазмам руки. Он минуту смотрел на руку, потом взглянул в глубь экрана. Там в большом прозрачном сосуде плавал мозг. Он не мог ошибиться, он был нейроником. Вдруг вой прекратился, экран погас. Эгберг повернулся и сверху посмотрел на стоящего перед ним Мольнара.

– Это был мозг, - сказал Мольнар.

– Конечно.

– И рука человека.

– Рука человека, но мозг обезьяны. Он управляет рукой человека как более специализированной, чем конечность обезьяны. Двойная гибридная система.
– Эгберг погасил лампы над пультом управления, и Мольнар видел теперь только столик, кресла и дымящийся кофе.

– Садитесь, профессор. Настоящий ученый всегда любопытен, не так ли?

– Не очень понимаю... к чему эта система?

– Какие-нибудь простейшие услуги... скажем, подавать пальто в гардеробе, обертывать конфеты в бумажки. Всюду, где не требуется избыток мышления, а рука человека хорошо справляется... или более желательна. Если бы я поехал на осенний конгресс нейроников, я б установил своего киборга у входа и он пожимал бы всем входящим руки.

– Сумасбродная идея.

– Вы правы. Но реклама превосходная. К сожалению, я не еду на конгресс...

Они молча пили кофе. "Напрасно я сюда приехал, - думал Мольнар.
– Можно было предвидеть, что он не даст мне искусственного сердца. Вероятно, сейчас он размышляет, как отказать, чтобы потом не мучали угрызения совести. Хотя бывают ли у такого человека вообще когда-нибудь угрызения совести?" Потом он подумал о своей железной кровати, звоне насекомых и вое корабельных сирен.

– Я, пожалуй, пойду к себе, - сказал он, - и завтра утром уеду.

– Позвольте, но мы еще не кончили беседы.

– Боюсь, ее результат уже предрешен.

– Но я еще не дал вам ответа.

– В данный момент это кажется мне несущественным.

– К вечеру нас всегда охватывают сомнения, которых не бывает утром. Доброй ночи, профессор. Моя секретарша вас проводит.

– Та, которая теряет сандалии?

– Да... Вы наблюдательны, профессор.

Мейдж уже стояла на пороге.

– Спокойной ночи, - сказал Мольнар и вышел следом за Мейдж.

* * *

Оставшись один в своей комнате, Мольнар попытался открыть окно, но опять безрезультатно. Он хотел выглянуть в коридор, но дверь не открывалась. И тогда он впервые подумал, что отсюда уже не выйдет. Он мог крикнуть Мейдж или Эгберга, но вспомнил о кабинете и пульте, на котором загорится красная лампочка, и раздумал.

* * *

Его разбудил стук. Вежливый стук в дверь, как в обычном доме. За окном светило солнце и начиналась ежедневная жара, длящаяся здесь до позднего вечера.