От резких взмахов пернатых конечностей, торчавших у неё изо спины, Стефан отшатнулся и едва устоял на ногах. Поток воздуха был настолько силен, что с лёгкостью мог повалить наземь, будь брюнет чуть меньше ростом. И пока тот приходил в себя вследствие небольшого воздушного толчка, отплёвывался от пуха, по какой-то непонятной причине наполнявший рот, главная владычица погрузилась в размышления.

— Нравится играть в героя? — после недолгих раздумий, с очевидной издёвкой поинтересовалась она. — С этого же всё и началось, так ведь, Стефан? — и сардонический смех вырвался из её пухлых губ с новой силой, отчего стало ещё больше не по себе. — В таком случае, ступай. Беги пока несут ноги. Возвращайся в замок, из которого с трудом сумел выбраться.

— Ч-что?

— Беги, — повторила она таким до боли знакомым тоном. — Сейчас или никогда.

— Вы отпускаете меня? Но… п-почему?

— Феникс должен сгореть, чтобы возродиться, — зловещий шёпот нагнал ужас. Заставил помедлить. — Но для начала необходимо алой крови пролиться. И тогда адским огнём горизонт возгорится…

Её пугающие слова звучали как предзнаменование, интонация стала чересчур жуткой, а глас необычайно охрипшим, словно перед парнем возникла не женщина, а старуха. Старуха с худощавым сгорбленным телом, костлявыми руками и ледяными серыми глазами. И стоило ему только проморгаться, как взору и впрямь предстала хорошо знакомая сумасшедшая карга, что мёртвой хваткой своих тощих фаланг сжимала лист желтоватого пергамента, а сухие бескровные губы её молвили обречение на неминуемую гибель. Она засмеялась. Громко, истерично, вселяя первобытный ужас.

Чёрные вороны, сидевшие на крышках из тонких досок, на концах рогов скота, приделанных к палкам огородных пугал, на голых ветках деревьев тут же взмыли ввысь с оглушительным гомоном; привязанные ржавой цепью к ветхим конурам собаки бешено залаяли, а где-то вдали раздался удар колокола, протяжно и раскатисто.

— Колокол — вестник беды, — мрачно изрекла ведьма, зашагав, опираясь на большую трость с черепом, вперёд. — Они… идут!

Дьявольский смех безумной старухи, что ещё недавно была Матерью Мирандой, отголосками отозвался со всех сторон, проник в душу брюнета и резанул острым лезвием всю грудь, кромсая кости в пыль. Страх сковал всё тело. Крик ужаса хотел вырваться из горла, но что-то ему мешало, не позволяло разнестись по всему пшеничному полю.

— Колокол звонит по всем! Они уже рядом…

— Что… р-рядом? Кто?

Но вместо ответа истеричный хохот по новой прокатился по полю. Сильные судороги приступа смеха потрясли всё её тело, карга выгнулась, откинула голову, а затем рассмеялась пуще прежнего.

— Что за чёрт…

Стефан медленно попятился назад, видя, как старуха окончательно сходит с ума, а через секунду и вовсе понесся прочь. Он понимал, что ему вряд ли по силам скрыться от Матери Миранды (она настигнет его везде, если пожелает), однако, смотреть на безумную каргу, что жутко изливалась безудержным хохотом, не было ни желания, ни времени. Ему нужно было бежать.

Пока молодой человек пробирался сквозь занесённый снегом золотые пшеничные поля, совершенно не оглядываясь назад, звон колокола с каждым разом усиливался, запах гари ощущался всё явственнее, а слух улавливал посторонние шорохи в высоких колосьях, словно кто-то большой гнался за ним следом, но почему-то настигнуть никак не мог. Стефа пугало столь странная погоня: после того, как он увидел огромную зверюгу, сорвавшуюся с толстого поводка, которая (если бы не Матерь) собиралась полакомиться тушкой не первой свежести, казалось, бояться было абсолютно нечего, но… возникло чувство, что это проклятая деревня всё ещё полна сюрпризов.

Оставив позади засеянные злаковой культурой участки, брюнет юркнул в пустой проём решётчатого забора, немного отдышался, собираясь с мыслями своих дальнейших планов, как вдруг совсем рядом раздались слышные звуки двух ружейных выстрелов, за которыми последовал пронзительный вопль, прошедший мурашками по спине:

— А-А-А-А-А! — истошный юношеский крик вырвался из глотки незнакомца, наполнив собой и без того шумную ночь. — А-А-а-а-а…

А затем его заглушил тошнотворный хруст хрящей, звериное рычание и смачное чавканье ненасытных челюстей. Ужасная трапеза неизвестной твари проходила совсем близко, казалось, возле второго прохода ведущего за пределы территории церкви, а значит дело было плохо. Намного хуже, чем он думал. Однако, деваться некуда — придётся идти.

Стефан напрягся, сжав кулаки, готовясь в любой момент защищаться от опасности, что поджидала его впереди, затем медленно зашагал вперёд, подкрадываясь к открытой калитке. Он старался быть незаметным, тихим, но снежинки предательски ломались под подошвой, не выдерживая его вес, а любопытство так и брало вверх: Стеф горел желанием взглянуть на монстра, жадно уплетавшего человеческую плоть, хотелось выяснить, что же ещё за твари были скрыты от людских глаз до этого момента, а также ему было необходимо узнать кем был тот юноша, павший жертвой создания владычицы этих краёв. И это желание оказалось сильнее. Он окинул взглядом место, где слышалось чмоканьем разрываемой плоти, жалобное кряхтение, смешанное с мученическим стоном и тяжёлое нечеловеческое дыхание. Тварь присела над бьющимся в агонии телом, сгорбилась так, что проглядывался сквозь серую кожу позвоночник; тёмные лохматый длинные патлы казались грязными, плешивыми, а конечности, пусть и походили на человеческие, но были такими же деформированными, что и у той громадной зверюги. Сам бедняга, не сумевший дать отпор, корчился от боли, махал руками и ногами, пытался ухватиться за волосы чудовища, отпихнуть от себя, но оно плотно прижало его к снегу и вцепилось острыми клыками в шею, неторопливо смакуя каждую оторванную частичку кожи. Парень умирал в страшных муках. Долгой, невыносимой смертью.

Стеф продолжил неторопливый путь до выхода на кладбище, как монстр резко повернул голову и его бледно-серые дикие глаза поймали нежеланного свидетеля. Стефан нервно сглотнул. Существо практически ничем не отличалась от той громадины; лишь ростом, не таким обилием волосяного покрова и более людским строением тела. Это нечто явно ещё недавно было человеком, мужчиной; и порванные штаны, с остатками разорванных в клочья тканей на торсе давали об этом понять.

Оставляя лакомство недоеденным, ликантроп быстро отпрянул от разодранной шеи, выпрямился и, хрустнув всеми своими позвонками, одним молниеносным рывком дёрнулся в сторону. В его блеклых звериных глазах горел всепоглощающий неутолимый голод, из уголков рта лилась кровавая слюна, а острые желтоватые зубы угрожающе скалились на чужака. Тварь заприметила добычу поинтереснее: горазда мясистее, больше, вкуснее (раз кто-то уже опробовал её) и упустить новое сытное угощение было бы очень неприятно.