Шрифт:
______________
*** Из-за границы их выручил и доставил мне Леонид Борисович Красин в 1922 году.
***** Благодаря рукописям, доставленным Л. Б. Красиным, переработав некоторые главы, написав некоторые новые, я могла уже в мае 1922 года сдать в печать вторую часть "Запечатленного труда", описывающую жизнь в Шлиссельбурге. (Прим. 1933 года.)
Вера Фигнер.{45}
Глава первая
1. СЕМЬЯ
Я родилась 7 июля нов. ст. 1852 года в Казанской губернии в дворянской семье, имущественно довольно хорошо обставленной. Мать моя, Екатерина Христофоровна, получила обычное в ее время домашнее воспитание и была дочерью тетюшского уездного судьи Куприянова, который за свою жизнь успел растратить большое состояние. Имея более 6000 десятин земли в Уфимской губернии, кроме того, что он имел в Тетюшском уезде, он оставил после смерти свои дела в таком беспорядке, что наследники сочли за лучшее отказаться от этого наследства, так как сумма долгов дедушки не могла быть определена.
Николай Александрович4**
______________
* 4* В рамку здесь и далее помещен текст надписей под фотографиями, отсутствующими в этом файле.- Ю. Ш.
и Екатерина Христофоровна Фигнер
в начале 60-х годов XIX века
Мой отец, Николай Александрович Фигнер, воспитывался в Корпусе лесничих и по окончании курса служил лесничим сначала в Мамадышском уезде, потом в Тетюшском, а после освобождения крестьян вышел в отставку, чтобы стать мировым посредником, и оставался им вплоть до упразднения этой должности 5**.
______________
* 5* Родство моего отца с известным партизаном 1812 года Александром Самойловичем Фигнером есть ни на чем не основанная легенда. Документы, сохранившиеся в нашей семье, свидетельствуют, что моим дедом с отцовской стороны был Александр Александрович Фигнер, дворянин, выходец из Лифляндии, в чине подполковника приписанный в 1828 году к дворянству Казанской губернии.
В семье, кроме двух мальчиков, рано умерших, нас было шестеро. Как отец, так и моя мать были люди очень энергичные, деятельные и работоспособные; крепкие физически, они отличались и волевым темпераментом. В этом отношении они передали нам хорошее наследие: я - старшая - принимала участие в революционном движении в один из самых ярких периодов борьбы против самодержавия, была приговорена к смертной казни и сделалась узницей Шлиссельбурга. Сестра Ли-{46}дия была членом революционной организации, занимавшейся социалистической пропагандой среди фабричных рабочих6, и судилась вместе с Бардиной и Петром Алексеевым по "процессу 50-ти", который в свое время произвел глубокое впечатление на молодежь и либеральные круги общества7. Она была осуждена на каторгу, которую Сенат заменил лишением особых прав и преиму-{47}ществ и ссылкой на житье в Восточную Сибирь. Брат Петр был крупным горным инженером на металлургических заводах Пермской и Уфимской губерний и состоял директором Богословского завода. Мой брат Николай сделал блестящую карьеру, став знаменитым певцом-тенором. Он первый, преобразуя оперу, не только пел, но и играл в ней и дал за свою 25-летнюю артистическую деятельность сотням тысяч людей эстетическое наслаждение. Сестра Евгения была участницей процесса Квятковского по делу о взрыве в Зимнем дворце8 в 1880 году и получила лишение всех прав состояния и ссылку в Сибирь на поселение. Младшая сестра моя Ольга, очень способная и энергичная, мало принимала участия в революционном движении; выйдя замуж за врача Флоровокого, она последовала за ним в административную ссылку в Сибирь и вместе с мужем занималась культурно-просветительной деятельностью в Омске, потом в Ярославле, а после смерти мужа - в Петербурге. В Сибири сестры Лидия и Евгения вышли замуж за бывших политических каторжан Стахевича и Сажина, людей, выдающихся по своему уму, образованию и энергии.
2. В ЛЕСУ
Первые годы жизни - до шести лет - я провела не в городе, не в деревне, а в лесу...
Куда ни кинь взгляд - всюду деревья и нигде человеческого жилья.
На север - ровная, убегающая невесть куда вдаль, темнеющая полоса чернолесья, скрывающая горизонт... На западе никогда не видать вечерней зари заходящего солнца... На восток - неправильные фестоны леса, то низбегающие, то восходящие по слабоволнистой местности...
Только на юге выйдешь в открытое поле, чуть-чуть повышающееся к линии небосклона и зеленеющее лугами...
И нигде, насколько глаз видит и ухо слышит, никакого признака бытия человека: ни дыма из трубы, ни {48} лая собаки или отдаленного звона с высоты деревенской колокольни.
...Бил колокол. Колокол был у нас на дворе дома лесничего, и звон колокольный был печален. Подвешенный на высоком столбе, этот колокол размеренным жалобным звоном словно кого-то хоронил, стонал и звал своим стоном к дому того, кто отважился войти в лес и... заблудился в лесу дремучем.
И в открытом месте, на всем поле зрения все было мертвенно-пустынно, лежало без человека: не видно было труда его... земля растила траву; на лугах расцветали цветы, но никогда не желтела рожь, не белела гречиха.
"На сорок верст кругом живой души нет", - говорила старая няня Наталья Макарьевна, и говорила с тоской неудовлетворенной потребности в близости к людям, в соседстве и общении с ними.
Старая няня, быть может, и ошибалась насчет 40 верст, и 40 верст относились только к городу Мамадыши, в уезде которого лесничим служил отец и сторожил казенное добро - безбрежную лесную дачу.
Во всяком случае за все годы я не помню, чтобы кто-нибудь сторонний забрел в нашу лесную глушь. Приезжали к отцу только "объездчики" "из леса" с докладами о порубках.
Их я запомнила: они привозили зайцев, которых няня вялила и сушила на подволоке, а потом угощала нас лесным лакомством...
Странная, полная своеобразных эмоций была эта жизнь - жизнь молодой семьи лесничего, одинокая, жуткая от близости леса и дальности людей, в доме, заброшенном на окраину многоверстной казенной рощи, которой заведовал отец.
"Дремучий лес" был тут, сейчас за конюшней. Не было огорода, не было сада.
Двор, обнесенный сплошным тесовым забором, похожий на деревянный ящик, и дом, крепко сбитый из толстых бревен, без обшивки снаружи и штукатурки внутри - все говорило об одном: как бы отгородиться, как бы укрыться от опасного соседа с его "лихим" человеком и "диким" зверем. {49}
"Одни-одинешеньки во всей округе! А в лесу - разбойники... В лесу беглые... В лесу - медведи",- говорит няня, вторят крепостные девушки, Катерина и Дуняша, шепчет крепостная девочка, 9-летняя Параша, боится мать, верю я...
Отец часто и подолгу отсутствует: объезжает казенную рощу. Когда он дома, никто не боится: у отца в кабинете есть ружье - все спокойны. Но когда отца нет, что делать? В доме одни женщины и дети. Темный, стихийный страх от мала до велика охватывает всех. Единственный представитель физической силы крепостной повар Прокофий; в случае "нападения" все надежды на него.